пороге, у самого входа в надежную гавань, надо же было приключиться
несчастью, для меня незабываемому: я потерял один из моих драгоценнейших
манускриптов из-за того, что промок! Да, судьба капризна, говорят на
Востоке, и противиться ей просто наивно!
Когда я достиг ворот Тегерана, они были уже закрыты. Ночь я провел в
новом караван-сарае, а когда на следующее утро проезжал через забитые, как
всегда, народом базары, рассыпая проклятия и удары, я слышал, как некоторые
персы с раздра-жением и удивлением восклицали: "Что за дерзкий бухарец!" Я
встретил также нескольких европейцев, которые вначале не узнавали меня в
моем маскарадном костюме, но потом заклю-чали в крепкие объятия. Вскоре я
подъехал к воротам турецкого посольства, и кто сможет описать мою радость
при виде остав-ленных мною мест и тех друзей, которых я покинул десять
месяцев назад, полный самых смелых и фантастических планов! Они полагали
тогда, что я иду навстречу явной гибели, и до сегодняшнего дня считали, что
я стал жертвой среднеазиатского коварства и варварства.
*XVIII*
Из Тегерана в Лондон
На первый взгляд персидская столица показалась мне местом, где
процветают цивилизация и образованность, где можно встре-тить черты
европейской жизни. Если въезжать в город, держа *[226] *путь с запада на
восток, то, конечно, невозможно найти слова, чтобы выразить чувство
отвращения к жалким глиняным хижи-нам, кривым и узким переулкам. Совсем иным
кажется город путешественнику, если он приехал из Бухары. Расстояние от
Бухары до Тегерана - только 60 дней езды, а в социальных условиях между
этими городами зияет пропасть, измеряемая столетиями. Когда я после своего
прибытия в первый раз проезжал по базару, я с детским удовольствием, даже с
каким-то восторгом, не меньшим, чем изумление моего татарского спут-ника,
рассматривал многочисленные предметы роскоши евро-пейского происхождения,
ткани, платки, игрушки, но особенно привлекло мое внимание цветное богемское
стекло; европейское искусство внушало мне в то время уважение, которое
сегодня представляется просто забавным. Но тогда иначе не могло и быть. Если
так странствовать, как я, если так вжиться в та-тарскую сущность, как
вынужден был сделать я, то, разумеется, неудивительно, что сам становишься
почти татарином. Настоя-щее инкогнито, когда в чужом облике хорошо сознаешь
свое собственное прежнее существо, длится очень короткое время; полная
изоляция и постоянное чужое окружение преобразуют человека nolens volens.
Напрасно путешественник будет сопро-тивляться этим изменениям, потому что
прошлое вытесняется свежими впечатлениями и отходит на задний план, а
псевдо-существование становится помимо его желания действитель-ностью.
Эти изменения в моем существе и поведении, тотчас замечен-ные моими
европейскими друзьями, дали им материал для разговоров. Смеялись над моими
приветствиями, жестикуляцией во время беседы, над походкой и особенно над
моим образом мыслей; многие утверждали даже, что глаза у меня стали чуточку
более раскосыми, чем раньше. Наблюдения эти очень часто забавляли и даже
веселили меня; однако не могу не отметить странного чувства, которое
закрадывалось мне в душу при мысли, что мне нужно вновь привыкать к
европейскому образу жизни. Чрезвычайно непривычным мне представлялось и
спо-койное пребывание в течение нескольких недель на одном месте. Были также
некоторые другие европейские обычаи, к которым я приспосабливался с трудом.
Прежде всего, слишком тесной и давящей мне казалась одежда; волосы,
которые я начал отращивать, ощущались гру-зом на голове, а когда я слышал,
как несколько европейцев, стоя в комнате друг против друга, разговаривают,
оживленно жести-кулируя, мне всегда представлялось, будто они все так
возбуж-дены, что в следующий момент вцепятся друг другу в волосы. И какими
смешными казались мне даже военная выправка и твердый шаг французских
офицеров, находящихся на пер-сидской службе! Внутренне я радовался гордой
подтянутости моих европейских земляков, ведь контраст с вялой походкой
сутулящегося жителя Средней Азии, к которой привыкли мои *[227] *глаза и
которую я сам усвоил, слишком бросался в глаза, и его нельзя было не
заметить.
Перечислить все обилие впечатлений, которые вызывала у меня столица
Ирана, было бы слишком трудно. Кто знает разницу между жизнью на Востоке и
на Западе, тому едва ли нужно говорить, что Тегеран по сравнению с Бухарой
был для меня Парижем.
Велико было удивление "всего Тегерана", когда стало из-вестно о
счастливом завершении моих приключений. Такийе (разрешенное исламом
искусство перевоплощения) является у жителей Востока известным и хорошо
разработанным делом, но им было непонятно, как это френги тоже может быть
таким умелым в этом искусстве. Они бы, конечно, не так сильно завидовали
моему успеху, но им очень понравилась шутка, которую я позволил себе с их
заклятыми врагами, суннитскими татарами.
Несмотря на то что Персия - ближайший сосед государств, расположенных в
пустынях Туркестана, представления персов об этих странах очень путанны и
даже фантастичны; все обращались ко мне, чтобы получить сведения о них. Я
был приглашен к некоторым министрам, а позже мне посчастливилось даже быть
представленным Его Персидскому Величеству. Шах осведомился обо всех своих
высокородных братьях на далеком Востоке, и когда я указал на их политическую
незначительность и сла-бость, он не удержался от некоторого бахвальства и
сказал везиру: "С 15 тысячами человек можно было бы всему положить конец".
Разумеется, восклицание после катастрофы в Мерве: "Каввам! Каввам! Redde
mini meas legiones"^145 - былo совер-шенно забыто. (Неудачный поход против
Мерва, направленный, как я заметил, собственно, против Бухары, был
предпринят под руководством неспособного и подлого придворного, который
носил титул Кавам эд-Доуле ("прочность государства"). Все беды, как и
крупное поражение, которое персы потерпели там от текинцев, произошли только
по вине этого офицера. Он оценивал туркмен так, как Вархерусков в
Тевтобургском лесу, но был слишком труслив, чтобы принять такой конец, как
римский полководец. И его монархом был не Антоний^146 . Может быть, и он
кричал: "Redde mihi meas legiones", но его удалось успокоить 24 тысячами
дукатов; подлый трус и поныне занимает видный пост в Персии.)
В беседе мы коснулись также Герата. Наср эд-Дин-шах спросил, как
выглядит сейчас город и что делают жители. Я ответил, что Герат превращен в
развалины, а жители молятся о благе Его Персидского Величества. Шах сразу
понял, на что я намекаю, и быстро, как он обычно говорит, сказал, подобно
лисе в басне: "Таких разрушенных городов я не люблю". В конце аудиенции,
которая продолжалась полчаса, государь выразил удивление по поводу моего
путешествия и наградил меня в знак особой милости орденом Льва и Солнца
четвертого класса, после чего мне пришлось сделать для него краткое описание
своего путешествия.
*[228] *28 марта, в тот самый день, в который я в прошлом году начал
свое путешествие в Среднюю Азию, я покинул Тегеран, чтобы отправиться через
