Персия - далеко не цивилизованная страна, как этого можно было бы ожидать по

россказням шарлатанов, представляющих ее в Ев-ропе, и что на паспорта и

рекомендательные письма шаха едва ли стоит полагаться.

Шахруд - значительный торговый центр между провинциями Мазендеран и

Ирак; в Мазендеран, вплоть до самых берегов Каспийского моря, ведет очень

романтичная, но и очень плохая дорога. Окрестности богаты водой, особенно

красив ручей Руди-шах (Королевский ручей), пресная прозрачная вода в котором

со звонким журчанием течет через город. Караван-сараев несколько, и в одном

из них расположена фактория большой русской торговой компании "Кавказ",

которая в последнее время почти вытеснила английскую торговлю в Хорасане

благодаря импорт-ной торговле Астрахани и Баку через Астрабад. Да, русские

обладают огромным влиянием во всей Азии, от Камчатского залива до

Константинополя, и ни для кого это влияние не является таким опасным, как

для британского льва, которому русский медведь теперь крепко наступает на

пятки, и наступит время, когда он вцепится ему в шкуру своими острыми

когтями.

От этого пункта до Тегерана мне нужно было ехать еще одиннадцать дней.

Вся дорога безопасна. Станция следует за станцией, и ничто не представляет

особого интереса, если не упомянуть о своеобразных различиях между жителями

Ирака и Хорасана. Провинция Хорасан благодаря своему соседству со Средней

Азией переняла некоторые грубые обычаи, в то время как в Ираке все больше

проявляется тонкость иранского образо-вания. Здесь путешественника всегда

принимают с большой вежливостью, конечно, если чувствуют, что у него есть

звонкая *[221] *монета, при этом делают вид, будто поступают так отнюдь не

из-за денег. Появление гостя рассматривают как приятное со-бытие, ему

вручают подарки, сопровождая их изощреннейшими комплиментами, и горе

кошельку непосвященного!

Во время своего путешествия по южной Персии я достаточно изучил

иранский этикет и сам играл в таких случаях роль иранца. На комплименты я

отвечал комплиментами, и даже на несколько градусов выше. Хоть я и принимал

подарки, но в цветистой речи просил дарителя самого отведать подаренного, и

он не мог противостоять моим высокопарным фразам, моим частым ци-татам из

Саади и других любимых поэтов. Он терял само-обладание, поспешно принимался

за еду и фрукты, которые сам преподнес на хонче (деревянное блюдо), и очень

часто, много-значительно кивая головой, мне говорили: "Эфенди, в тебе больше

иранского, чем в самом иранце, ты слишком скользкий, тебя нельзя поймать". И

действительно, это немалое искусство - обмануть перса! Столетней, я бы даже

сказал, тысячелетней давности, старинные, глубоко укоренившиеся обычаи так

на-тренировали жителей Персии в хитрости и внешней утончен-ности, что

беспечный европеец часто попадается на удочку простого крестьянина и даже

маленького ребенка. Речь, жесты, телодвижения - все вместе направлено на то,

чтобы обмануть чужестранца, не посвященного в местные условия. Как можно

легко себе представить, очень часто дает провести себя и ока-зывается

позорно обманутым именно европеец, который кичится своей цивилизацией,

относится пренебрежительно к человеку Востока и не признает его.

Чем ближе я подъезжал к Тегерану, тем суровее становилась зима; был уже

конец декабря, и если на низменности меня мало беспокоил мороз, то на

высоких местах было очень холодно, так как климатические различия в Персии

дают себя заметно по-чувствовать уже на расстоянии трех-четырех часов езды.

Больше всего на меня нагнала страху суровая погода на двух станциях: Гоше и

Ахуан; обе станции состоят всего из нескольких домиков, расположены на горе

и к тому же при большом числе гостей редко могут дать всем приют. В Гоше мне

повезло, потому что отдельно стоящий чапархане оказался пустым, я удобно

устроил-ся в его теплых стенах, между тем как на улице был лютый мороз. По

пути в Ахуан я уже во многих местах видел снег, холодный северный ветер

заставлял меня несколько раз сходить с лошади и разогревать ноги ходьбой.

Когда я подъезжал к самому Ахуану, снег уже был толщиной в несколько

футов, и он так крепко смерзся, что во многих местах дорога шла буквально

через снежные перевалы. Крыша над головой и дрова были пределом моих

мечтаний. Но здесь, как ни вглядывался я в покрытую снегом холмистую

равнину, нигде не мог обнаружить ни жилья, ни даже развалин. Наконец с

большой поспешностью, внушающей уважение, - что стало уже обычным для меня -

въезжаю в чапархане. Почтмейстер очень вежлив - это *[222] *хорошее

предзнаменование. Когда он указал мне закопченную, но хорошо защищенную от

холода комнату, я был чрезвычайно рад и вполуха слушал то, о чем он мне с

удовольствием долго и подробно рассказывал, а именно, что он с минуты на

минуту ждет прибытия жены сипахсалара, персидского генералиссимуса и

военного министра, которая на обратном пути из Мешхеда еще сегодня или самое

позднее завтра должна здесь проехать. Мадам сипахсалар путешествовала, как

нетрудно себе представить, со свитой в 40-50 слуг; если она нагрянет в

тесное прибежище, это отнюдь не доставит им радости. Однако я пока мало

думал об этой фатальной случайности, а создавал удобства для себя и своей

лошади. Когда в очаге весело запылал огонь, а из пиалы пошел пар от горячего

чая, я забыл перенесенный холод, перестал думать о возможности неожиданного

вторжения и лишь с на-слаждением прислушивался к дикому свисту борея,

который, казалось, хотел подразнить меня в моем теплом приюте. После чая я

почувствовал, наконец, как благотворное тепло разливается вокруг и внутри

меня и снял поэтому свою одежду; я с удо-вольствием занялся кухней. Плов и

жареная курица были уже почти готовы, однако когда я примерно в полночь

собирался начать свою лукуллову трапезу, я расслышал сквозь вой ветра топот

всадников и зычные голоса.

Едва я успел вскочить, как вся свита, бряцая оружием, с проклятиями,

шумом и криком спешилась за моей дверью, которая, естественно, была на

запоре. "Холла, хо! Вставай! Выходи! Кто здесь? Прибыла жена сипахсалара,

принцесса ко-ролевской крови! Все тотчас должны удалиться!"

Вполне понятно, что я открыл не сразу. Всадники спросили у

почтмейстера, кто там в комнате, и когда услышали, что это хаджи и к тому же

еще суннит, бросились с мечами и прикладами на мою дверь, крича: "Эй, хаджи!

Убирайся, не то дождешься, что мы переломаем тебе все кости!"

Это был критический, чрезвычайно критический момент. Если человеку

очень уютно, то вряд ли он захочет вдруг покинуть единственное убежище и в

лютый мороз провести ночь на улице. Возможно, не столько страх перед

зловещими последствиями, сколько неожиданность и внезапное вторжение навели

меня на смелую мысль не отступать, а отважно принять бой. Мой татарин,

который находился вместе со мной в комнате, по-бледнел. Я вскочил со своего

места, схватил ружье и меч и, сунув в руки моему татарину пистолет с

приказом стрелять по первому знаку, приблизился к двери с твердым решением

застрелить первого, кто ворвется. Мое намерение, по-видимому, угадали по ту

сторону двери, потому что начали переговоры, и я заметил, что мой изысканный

персидский язык вскоре показал штурмую-щим, что бухарцем меня считали