Должно быть, это обстоятельство было известно и нашему кокандскому

мулле; однако он доверился показному религиоз-ному рвению, и, когда он

однажды отошел на несколько шагов от каравана, на него напали два туркмена и

похитили все деньги, все его добро. Ни мольбы, ни напоминания о священной

миссии, ни угрозы страшными карами - ничто не могло ему помочь; даже одежду

- то, что получше, - у него отобрали, оставив ему только его старые книги да

бумаги. Так он и вернулся к каравану: полуголый и ошеломленный случившимся.

Это произошло недели за две до моего приезда. Тем временем виновников

разыскали, и они предстали перед религиозным трибуналом. Я почитал себя

счастливым оказанной мне честью присутство-вать при этом, - ведь я был мулла

из Константинополя, - и сцена, в которой я участвовал в качестве

правомочного лица, надолго сохранится у меня в памяти. Мы, я имею в виду

ученые, сидели полукругом под открытым небом прямо в степи с объемистыми

книгами в руках, окруженные многочисленной толпой любо-пытных. Грабители

явились с семьями и с главой своего племени, без всякого стеснения, словно

речь шла об улаживании обычного добропорядочного дела. На вопрос: "Кто взял

деньги?" - последовал гордый ответ: "Я", и уже с самого начала я заметил,

что возвратить деньги здесь, пожалуй, будет невозможно. После того как

каждый выказал свой талант оратора, прибегнув к цитатам из Корана, я тоже

попытался воздействовать на героя, указав на постыдность его поступка.

"Какой стыд?" - сказал мне туркмен. - В твоей стране наказывают за грабеж?

Вот так страна! А я-то думал, что султан, владыка всего мира, умнее. Если у

вас не разрешен грабеж, то чем же тогда живут люди?"

*[58] *Другой мулла грозил шариатом (религиозным законом) и яркими

красками описывал адские наказания, ожидающие туркмена на том свете. "Какой

шариат? - отвечал он снова. - Каждому свое. У тебя, мулла, законы - твой

язык, которым ты мелешь как угодно, а мой шариат - это мой меч, которым я

размахиваю, как повелит моя рука!" После напрасных уве-щеваний, после

долгого совещания седобородых наше совещание закончилось безрезультатно.

Туркмен удалился со своими день-гами, которые пошли не на поддержание

воспитанников в Медине, а на приобретение нового оружия. А мулла Асад,

опечаленный, отправился обратно в Коканд, наученный горьким опытом.

Продержав нас в Гёмюштепе, против нашего желания, три недели,

гостеприимный Ханджан изъявил наконец готовность помочь собраться к отъезду.

Мы сочли, что покупать верблюдов было бы слишком дорого, поэтому решили

нанять на двоих одного верблюда для перевозки воды и муки. Это было бы

трудно осуществить, не выпади нам счастье найти в лице поставщика Ильяс-бега

человека, который хотя и не был религиозным и не очень-то уважал нас за то,

что мы хаджи, однако с тем большей пунктуальностью соблюдал законы

гостеприимства и не побоялся бы пойти на величайшую жертву, чтобы угодить

нам. Собственно говоря, Ильяс - хивинский туркмен, тоже из племени йомутов;

каждый год он приезжает сюда по делам, пересекая пустыню, и во время своего

пре-бывания в Гёмюштепе пользуется покровительством Ханджана, иначе он был

бы столь же не уверен в своем положении, как любой другой чужак. Обычно он

приезжал осенью и возвращался весной, нагрузив 20-30 верблюдов частично

своими, частично чужими товарами, а так как в этом году он собирался взять с

собой нескольких верблюдов сверх обычного, даже без клади, для него и самая

маленькая выручка от найма была неожиданной. Ханджан отрекомендовал ему нас

с большой теплотой, и слова: "Ильяс, ты ответишь мне за них своей жизнью" -

ясно показали ему, как высоко ценил нас наш хозяин; поэтому он уставил глаза

в землю, как это делают номады, когда хотят казаться особенно серьезными, и

произнес в ответ с исключительным безразличием, очень тихо, не шевеля

губами: "Ты ведь меня знаешь". По-разительная холодность беседовавших друг с

другом туркмен раздражающе подействовала на мой все еще наполовину

ев-ропейский темперамент, я забыл, что Хаджи Билал и остальные мои спутники

стояли недвижимые и безмолвные, и сделал несколько замечаний, однако вскоре

раскаялся в этом, так как даже после многократного повторения мои слова

остались без ответа. Было решено, причем мы так и не осмелились вмешаться в

переговоры, что мы нанимаем верблюда до Бухары за два дуката, а нашу воду и

муку Ильяс взялся везти бесплатно.

Небольшая сумма денег, зашитая в разные места моего нищенского костюма,

вместе с довольно богатым урожаем, *[59] *собранным мною в результате

благочестивой деятельности среди туркмен, позволяли мне нанять верблюда для

себя одного, но Хаджи Билал и Султан Махмуд не советовали мне делать этого,

сказав, что бедность, внушающая сострадание, лучше всего предохранит от

нападений номадов, жадность которых про-буждается при малейшем признаке

удобств, и тогда лучший друг может превратиться во врага. Они назвали

нескольких наших спутников, которые располагали достаточными средствами, но

тем не менее ради собственной безопасности вынуждены были облачиться в

лохмотья и идти пешком. Я подчинился необ-ходимости, вступил в долю при

найме верблюда и настоял только, чтобы мне разрешили пользоваться кеджеве

(парой деревянных корзин, свисавших по бокам верблюда), так как мне было бы

страшно тяжело с моей хромой ногой проделать 40 переходов, беспрестанно,

день и ночь, теснясь вместе с кем-то другим в деревянном седле. Сначала

Ильяс возражал, спра-ведливо считая, что в песчаной пустыне кеджеве будет

двойной тяжестью для бедных животных, но Ханджану удалось уговорить его, и

он согласился. Теперь у меня было утешение, что во время предстоявшего нам

20-дневного пути в Хиву, о котором мы наслышались страшных рассказов, я

смогу время от времени немножко поспать; во всей этой затее мне особенно

нравилось то, что моим vis-а-vis, или "противовесом", как его называют, в

кеджеве будет мой закадычный друг Хаджи Билал, чье общество постепенно

делалось для меня все более необходимым. По окончании переговоров мы, как

полагалось по обычаю, деньги уплатили вперед. Хаджи Билал произнес фатиху,

Ильяс погладил свою бороду, состоявшую из нескольких волосков, и мы

совершенно успокоились. Мы только попросили по возможности ускорить отъезд,

но этого он нам не мог обещать, так как все зависело от керванбаши хана,

который со своими буйволами должен был находиться во главе каравана.

Через несколько дней мы были готовы отправиться в Этрек, место сбора

нашего каравана. Закончив все приготовления, я вдвойне сгорал от нетерпения

уехать из Гёмюштепе, во-первых, потому что здесь мы напрасно проводили

время, между тем как жаркая погода с каждым днем приближалась, и мы боялись

совсем не найти дождевой воды, местами сохранявшейся в пустыне; во-вторых,

потому что меня начали беспокоить хо-дившие здесь обо мне смехотворные

слухи. Многие видели во мне благочестивого дервиша, однако кое-кто не мог

отказаться от мысли, что я - влиятельный посланник султана, говорили, будто

я привез с собой тысячу ружей, что я поддерживаю связь с турецким послом в

Тегеране и теперь здесь устраиваю заговор против России и Персии. Если бы

это дошло до слуха русских в Ашуре, они бы, конечно, посмеялись над этим,

но, может быть, стали бы наводить справки о странном чужаке, и тогда