людей, а теперь удалился на покой, потому что, как он сам говорил,

намеревался провести остаток жизни в этом смешном бренном мире (фана дюнья),

благочестиво соблюдая закон; но, насколько мне известно, при-чина была в

том, что огнестрельные раны, нанесенные адским *[55] *оружием у Ашуры,

мешали ему и дальше заниматься его опасным ремеслом. Надеясь, что своими

молитвами я призову божественное благословение на его голову, он подробно

расска-зал мне, как русские, объявив религиозную войну, т.е. желая вырвать

нескольких русских, оказавшихся в плену у разбойников, высадились здесь,

напали на них и подожгли все юрты на берегу Гёргена. Битва продолжалась

целый день. Хотя русские были слишком трусливы и боялись приблизиться,

храбрые гази (по-борники веры) не могли противостоять дьявольскому

искусству. Он тоже получил тогда несколько смертельных ран и пролежал весь

день почти бездыханный, пока наконец пир (духовный отец) не вернул его к

жизни^38 .

Сегодня Ильяскули хотел сопровождать меня до овы Анна-хана, который

живет в районе верхнего течения Гёргена у самой персидской границы; то ли из

любопытства, то ли по какой-то другой причине Анна-хан хотел познакомиться

со мною. Сначала мы ехали вдоль левого берега, но, чтобы не попасть в

большие болота и трясины, нам приходилось делать значительный крюк. Не зная

как следует мотива поездки, я мог бы заподозрить неладное, но опыт последних

дней укрепил мою уверенность в собственной безопасности, а когда я видел,

что навстречу мне, когда мы проезжали мимо какой-нибудь юрты, выходили люди

с молоком, сыром и подарками, чтобы получить мое благослове-ние, всякая

мысль о неблагополучном исходе улетучивалась, и я в веселом расположении

духа ехал дальше, испытывая неудобства только от тяжелой туркменской

войлочной шапки, поверх которой было намотано еще несколько локтей холста в

виде тюрбана, да от тяжелого ружья за спиной, которое мне, несмотря на роль

муллы, приходилось ради приличия возить с собой. Случалось, что Ильяскули

отставал на целых полчаса, а я тем не менее продолжал свой путь и иногда

встречался с мародерами, которые, поодиночке возвращаясь из неудачных

походов, мерили меня мрачными взглядами. Некоторые здоро-вались со мной,

другие же только спрашивали: "Чей ты гость, мулла?", чтобы из ответа о

названном лице сделать вывод о возможности моего ограбления; однако

достаточно было мне сказать: "Кельте Ханджанбая", как они с видимым

недовольст-вом следовали дальше, глухо бормоча себе в бороду: "Аман бол!"

("Будь здоров!").

Вечером мы подъехали к группе юрт (с нами был также Ханджан, ехавший в

другом направлении, но все же присоединив-шийся к нам). Анна-хан,

патриархальный глава семьи, на вид лет шестидесяти, сидел на зеленом склоне

холма в кругу своих внуков и маленьких детей (эти степени родства у людей

одина-кового возраста встретишь лишь на Востоке) и с удовлетворе-нием взирал

как на свое окружение, так и на возвращавшихся с богатого пастбища овец и

верблюдов. Прием был коротким, но весьма дружественным; шагая впереди, он

проводил нас в стоявшую наготове юрту; там мне указали на почетное место,*

[56] *и настоящая беседа началась лишь после того, как со стола исчезли

последние остатки спешно заколотой овцы. Анна-хан говорил мало, но

внимательно слушал мои рассказы о жизни в Турции и о русско-турецких

отношениях; только на следующее утро он стал разговорчивее, и первая речь, с

которой он высту-пил, был рассказ о гостеприимстве, которое он оказал

английско-му эльчи (посланнику) на его пути в Хиву; я тотчас угадал, что это

была миссия столь печально погибшего в Бухаре Артура Конолли, направленного

туда его правительством для улажива-ния разногласий России с хивинским

ханом. Так как Анна-хан, описывая оружие, драгоценности и личность

посланника - френги, придавал особое значение сходству черт его лица с

моими, скоро мне стала ясна причина его любопытства и моего визита к нему;

поглядывая на своих земляков горящими глазами, словно для того, чтобы

убедить их в своей проницательности, он подошел ко мне и, слегка похлопывая

по плечу, сказал: "Эфенди, тугра (печать) султана Рума пользуется у нас

большим уважением; во-первых, он - властелин всех суннитов, во-вторых,

туркмены и османы - кровные родственники, и хотя ты не привез никаких

подарков, все-таки ты наш дорогой гость".

Это замечание многое прояснило для меня и очень многое сделало

понятным. Итак, не везде безусловно поверили моему инкогнито дервиша, но

большинство, главным образом муллы, были расположены ко мне, и поэтому

несколько сомневающихся не давали мне оснований для беспокойства.

Впрочем, как я заметил, Ханджан не разделял мнения Анна-хана; этого

предмета более не касались, и я в полной мере воспользовался гостеприимством

недоверчивого патриарха.

20 апреля

В далеком Маргелане, в Кокандском ханстве, религиозный долг предписывал

направлять деньги, причем весьма часто до-вольно значительные суммы, для

вспомоществования в высшие школы Медины. В Медине масса таких заведений; у

источника мусульманского учения кишмя кишат любознательные ученики,

ревностные толкователи Корана, которые, прикрываясь благо-честивыми

занятиями, в своем сладостном безделье получают поддержку из всех

мусульманских стран. Туда приходят стипен-дии из далеких Феса и Марокко^39 ,

ежегодно присылают дары вожди алжирских племен. Свою дань отправляют туда

Тунис, Триполи, Египет, а также другие, более мелкие мусульманские

государства. Порта соревнуется с Персией, поддерживая воспи-танников.

Татарин, живущий под защитой русских, и индус, находящийся под британским

владычеством, очень часто вспо-минают мединские высшие школы; однако всего

этого недоста-точно, даже от бедных жителей туркменских оазисов требуют,

чтобы они вносили свою лепту.

Во время моего путешествия по Средней Азии Ходжа-Бузурк, высокочтимый

святой в тех местах, вероятно, с большим трудом *[57] *собрал 400 дукатов

для Медины. Доставить эту сумму поручили мулле Асаду, известному своей

святостью. Несмотря на то что наличие денег, главного источника всяческих

опасностей, в Сред-ней Азии постоянно скрывают, названный мулла не делал

тайны из цели своей поездки, надеясь умножить этот благочестивый капитал.

Бухара, Хива и другие города, через которые он проходил, содействовали его

увеличению. Он думал, что точно так же пойдет дело и у туркмен, и отправился

в путь через пустыню, запасшись для поддержки рекомендательными пись-мами к

нескольким ученым-кочевникам.

Путь до Гёмюштепе закончился благополучно; вместе с известием о его

прибытии распространилась и молва о содержи-мом его дорожного мешка. Правда,

туркмены слышали, что деньги предназначалась на благочестивые цели, но им до

этого не было дела. Каждый стремился схватить его, пока он не стал

чьим-нибудь гостем, так как, если этого еще не произошло, человек среди

кочевников вне закона. Его можно ограбить, убить, продать, и никто не

привлечет виновного к ответу. Боятся только мести хозяина дома, давшего

приют гостю; тот, кого он взял под свою защиту, считается членом его семьи и

тем самым доста-точно гарантирован от всяких нападений.