События далекой весны 969 года, когда печенеги едва не захватили покинутый Святославом Киев и когда жизнь княжеской семьи буквально повисла на волоске, навсегда впечатались в память князя Владимира. Угроза нового печенежского набега будет пронизывать все тридцать семь лет его киевского княжения. Оно начнется со столкновения с печенегами, к которым бежал Варяжко, воевода убитого им Ярополка, а закончится печенежским вторжением летом 1015 года. Но наиболее драматичным окажется для Руси первое десятилетие после Крещения.

«Была тогда рать от печенегов, и воевал Владимир с ними, и побеждал их» — этими словами завершается летописная статья 988 года, и эти слова станут рефреном для всего летописного рассказа о Владимире-христианине.

Наверное, это не случайно. Натиск печенегов в 90-е годы X века в какой-то степени стал следствием общего изменения в положении Руси между Западом и Востоком, которое произошло после принятия Русью христианства. Как мы увидим, в эти же годы ухудшатся отношения Руси не только со Степью, но и с мусульманскими странами Восточной Европы — Волжской Болгарией и Хорезмом. (Высказывалось предположение, согласно которому за нашествиями печенегов на Русь стоял Хорезм, в орбиту влияния которого печенеги попадают как раз в конце X — начале XI века^{419}, и хотя это предположение документально не подтверждено, его вряд ли стоит сбрасывать со счетов.) Напомню также, что именно в год взятия Корсуни антирусские выступления охватили Дербенд, крупнейший мусульманский центр Северного Кавказа. Наверное, можно сказать и так: войны со Степью и в целом противостояние с восточным миром явились своеобразной платой за те колебания в выборе веры и за то демонстративное заигрывание с Востоком, которые отличали политику Владимира накануне его крещения.

«Когда русы сделались христианами, — повествует уже известное нам хорезмийское предание, записанное в XII веке арабским историком Тахиром Марвази, — вера их притупила их мечи». Желаемое, как обычно, выдавалось за действительное. Но Восток и в самом деле попытался доказать Руси несовершенство ее христианского меча. Войны с печенегами потребуют от Руси колоссального напряжения сил, и порой будет казаться, что только чудо спасает Русь от военной катастрофы.

Никоновская летопись впервые сообщает о нашествии печенегов под 990 годом: «Приходило множество печенегов, и много зла сотворили христианам; Владимир же со множеством воинов выступил против них и многих избил, и мало кто из них спасся»^{420}.

Но это свидетельство позднего и не во всем достоверного источника. Автор «Повести временных лет» ничего не знает о нашествии 990 года. Первую из известных ему в подробностях русско-печенежских войн он датирует 992 годом: под этой датой в летописи читается рассказ о сражении Владимира с печенегами на реке Трубеж, о подвиге безвестного киевского юноши-кожемяки и об основании города Переяславля.

992 год вообще стал переломным в истории внешней политики Руси. Именно тогда в полной мере обнаружились те узлы внешнеполитических противоречий, распутывать которые придется не только князю Владимиру до конца своей жизни, но и его сыновьям, и прежде всего Ярославу Мудрому. Примечательно, что события, приведшие к одному из самых крупных и опасных для Руси печенежских вторжений, начались совсем на другом театре военных действий, а именно на крайнем западе Русского государства.

Печенеги и Русь — главная, но не единственная тема данной главы. Печенеги были тем более опасны для Руси, что их вторжения, как правило, происходили в тот момент, когда Русь воевала с другими своими противниками.

Отношения Руси с христианскими соседями также непросто складывались в конце X — начале XI века. Особенно это касается отношений с Польшей, бесконечные войны с которой, чередовавшиеся с мирными соглашениями и даже с династическими союзами, также наполняют собой все тридцать семь лет киевского княжения Владимира. В силу географической и этнической близости двух государств их правители постоянно претендовали на обладание одними и теми же областями славянского (и не только славянского) мира — от Червенских городов и Галиции на юге до Ятвяжской земли на севере. В 992 году — в год большого печенежского вторжения на Русь — произошел очередной кризис и в русско-польских отношениях. Как оказалось, они теснейшим образом переплелись с русско-печенежскими отношениями того времени.

Год же начался с похода Владимира в Поднестровье. «Пошел Владимир на хорваты, — кратко сообщает автор «Повести временных лет» под 6500 (992) годом. — И когда возвратился он с хорватской войны, пришли печенеги…»^{421}

Хорваты — восточнославянский племенной союз. Они обитали в междуречье верхнего Днестра и Прута и с нынешними хорватами, живущими в бассейне реки Сава на севере Балканского полуострова, не имели ничего общего, кроме названия. (Замечу, что этноним «хорваты» широко распространен в славянском мире.) Однако книжникам более позднего времени их имя уже ни о чем не говорило, и потому краткое летописное известие стало порой восприниматься как свидетельство военных действий Владимира вдалеке от Руси, в балканской Хорватии (Кроации)[114]. Но на Балканах Владимир, по-видимому, не воевал.

Чем был вызван хорватский поход Владимира, можно лишь предполагать^{422}. Хорваты входили в состав Киевского государства еще в IX веке при князе Олеге Вещем, но позже вышли из-под власти Киева. Владимир продолжал начатую еще до крещения политику объединения и удержания в повиновении всех восточнославянских племен, когда-либо выплачивавших дань киевским князьям. Как мы помним, еще в 981 или 979 году он завоевал Червенские города; вероятно, тогда же его власть распространилась и на более южные земли Верхнего Поднестровья. Очевидное отпадение хорватов от Киева можно объяснить как длительным отсутствием Владимира на Руси (во время его корсунского похода), так и целенаправленной политикой Польши, несомненно, имевшей свои интересы в данном регионе.

Время начала хорватской войны было выбрано Владимиром не случайно. 25 мая 992 года умер польский князь Метко, с которым Владимира, вероятно, связывали какие-то мирные договоренности[115], возможно, касавшиеся судеб хорватских земель. Смерть престарелого князя развязывала Владимиру руки. На польский престол вступил сын Мешка князь Болеслав, получивший впоследствии прозвище Храбрый, или Великий. О его личности мы еще будем говорить на страницах книги. Болеслав предельно жестоко утверждал в Польше свою единоличную власть: так, в нарушение отцовской заповеди он изгнал из страны свою мачеху, вдову Мешка немку Оду, дочь маркграфа Саксонской северной марки Дитриха, а также троих ее сыновей, своих единокровных братьев. Приближенные Болеслава, попытавшиеся заступиться за изгнанников, были безжалостно ослеплены им.

Полагают, что киевский князь не остался безучастным к событиям в Польше и поддержал Оду. К 992 году предположительно относят складывание русско-саксонского антипольского союза, скрепленного якобы женитьбой нового маркграфа Саксонской марки Бернхарда на некой русской (возможно, двенадцати- или тринадцатилетней дочери князя Владимира)^{423}. Однако основания для такого предположения кажутся слишком шаткими, поскольку, во-первых, мы не знаем точно, когда именно был заключен брак, а во-вторых, не знаем и того, кем была «русская» (и русская ли?) супруга саксонского графа^{424}.