Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Об этом раньше надо было думать, – возразила Салли. – Теперь нам только не хватает проклятого Альбатроса<Действующее лицо «Поэмы о старом моряке» СТ.Колриджа >.

– По мне, так у нас уже есть один, – продолжал злиться Гаскелл. В этот момент Ева вышла из каюты, надевая купальную шапочку.

– Где веревка? – спросила она.

Заглянув в ящик, Гаскелл вытащил веревку и обвязал ею Евину талию. Ева перелезла через борт и плюхнулась в воду.

– Какая холодная! – взвизгнула она.

– Это из-за Гольфстрима, – объяснил Гаскелл. – Он сюда не доходит.

Ева немножко проплыла и встала на ноги.

– Здесь ужасно мелко и полно ила.

Держась за веревку, она обошла катер и стала шарить под кормой.

– Я ничего не нахожу, – крикнула она.

– Должно быть, подальше, – подсказал Гаскелл, глядя на нее. Ева погрузила голову в воду и нащупала руль.

– Это руль, – объяснил Гаскелл.

– Разумеется, – ответила Ева. – Сама вижу, я же не дурочка.

Она снова исчезла под катером. На этот раз она нашла винт, но на нем ничего не было.

– Здесь просто очень много ила. вот и все, – подтвердила она, вынырнув. – Грязь вдоль всего корпуса.

– Ничего удивительного, – заметил Гаскелл. – Мы ведь и застряли в грязи.

Ева снова нырнула, но и на валу ничего не обнаружила.

– Что я тебе говорила, – сказала Салли, когда они подняли Еву на борт. – Ты заставил ее туда лезть, просто чтобы посмотреть на нее в пластиковом бикини и в грязи. Иди сюда, крошка Боттичелли, Салли тебя помоет.

– О, Господи, – вздохнул Гаскелл. – Пенис, встающий из волн. – Он вернулся к двигателю. Может, забились шланги подачи горючего? Не похоже, но стоит попытаться. Не могут же они торчать в этой грязи вечно.

На верхней палубе Салли поливала Еву из шланга.

– Теперь нижнюю половину, дорогая, – сказала она, развязывая шнурок.

– Салли, не надо, Салли.

– Губки-крошки.

– Салли, вы просто невозможны.

Гаскелл сражался с гаечным ключом. Вся эта касательная терапия начинала на него действовать. И бикини тоже.

* * *

Тем временем директор техучилища изо всех сил старался умиротворить комиссию по образованию, которая требовала полного расследования практики найма на работу на отделении гуманитарных наук.

– Позвольте мне пояснить, – сказал он, набравшись терпения и оглядывая членов комиссии, представляющих деловые и общественные круги. – В Указе 1944 года об образовании сказано, что ученики должны освобождаться от своей основной работы и посещать дневные лекции в техучилище…

– Мы это знаем, – сказал строительный подрядчик, – как я то, что это пустая трата времени и денег. Стране было бы куда полезней, если бы им разрешили заниматься своим делом.

– Лекции, которые они посещают, – продолжил директор, не дожидаясь, когда вмешается какой-нибудь общественно-сознательный член комиссии, – профессионально ориентированы. Все, за исключением одного часа, одного обязательного часа, отведенного на гуманитарные науки. Основная трудность с гуманитарными науками в том, что никто толком не знает, что это такое.

– Гуманитарное образование означает, – вмешалась миссис Чэттервей, которая считала себя сторонницей прогрессивного образования, и выступая в этой роли, сделала немало, чтобы повысить уровень безграмотности в нескольких дотоле вполне благополучных начальных школах, – привитие социально обездоленным подросткам, прочных гуманитарных взглядов и развитие их культурного кругозора…

– Это означает, что их следует научить читать и писать, – сказал директор фирмы. – Какая польза от рабочих, не умеющих прочесть инструкцию.

– Это означает все, что заблагорассудится, – поспешно сказал директор училища. – Теперь, если перед вами стоит задача найти преподавателей, согласных провести свою жизнь в классе с газовщиками, штукатурами или наборщиками, которые вообще не понимают, чего ради они там оказались, при этом обучая их предмету, которого, строго говоря, не существует в природе, вы не можете себе позволить быть слишком разборчивым в выборе сотрудников. В этом суть проблемы.

Комиссия взирала на него с сомнением.

– Не хотите ли вы сказать, что преподаватели гуманитарного отделения не являются творческими личностями, преданными своему делу? – воинственно спросила миссис Чэттервей.

– Ни в коем случае, – ответил директор. – Я совсем не то хотел сказать. Я хотел лишь заметить, что на гуманитарном отделении работают не такие люди, как на других. Они всегда со странностями: или после того, как поработают какое-то время, или уже тогда, когда еще только приходят к нам. Это, так сказать, свойственно профессии.

– Но они все высококвалифицированные специалисты. – сказала миссис Чэттервей. – У всех научные степени.

– Совершенно верно. Как вы правильно говорите, у всех научные степени. Они все высококвалифицированные преподаватели, но стрессы, которым они подвержены, оставляют свой отпечаток. Давайте скажем так. Заставьте специалиста по пересадке сердца всю жизнь обрубать собакам хвосты, и посмотрите, что с ним будет через десять лет. Аналогия очень точная, поверьте мне, очень точная.

– Ну, единственное, что я хотел бы заметить, – запротестовал строительный подрядчик, – так это то, что не все преподаватели гуманитарных наук кончают тем, что хоронят своих убитых жен на дне ям под сваи.

– А я, – возразив директор, – я чрезвычайно удивлен, что среди них таких не большинство.

Собрание закончилось, так и не приняв никакого решения.

11

Сероватый рассвет уже занимался над Восточной Англией, а Уилт все сидел в комнате для допросов в полицейском участке, полностью изолированный от внешнего мира. Он находился в совершенно спартанской обстановке, состоявшей из стола, четырех стульев, детектива в ранге сержанта и лампы дневного света, которая слегка жужжала под потолком. Окна отсутствовали, только бледно-зеленые стены и дверь, через которую постоянно входили и выходили люди и через которую дважды по нужде выходил и Уилт в сопровождении констебля. В полночь инспектор Флинт пошел спать и его сменил другой детектив, сержант Ятц, который сразу заявил, что намерен начать все с начала.

– С какого начала? – поинтересовался Уилт.

– С самого начала.

– Бог создал небо и землю и всех…

– Кончайте умничать, – сказал сержант.

– Ну вот, – заметил Уилт с удовлетворением, – здесь мы сталкиваемся с неортодоксальным случаем использования слова «ум».

– Вы про что?

– Умничать. Это жаргон, но это хороший жаргон, с умной точки зрения, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Сержант повнимательней к нему пригляделся.

– Это звуконепроницаемая комната, – заметил он наконец.

– Я обратил на это внимание, – сказал Уилт.

– Человек может орать здесь до потери сознания, и никому снаружи ничего на ум не придет.

– Ум? – переспросил Уилт с сомнением. – Ум и знание это не одно и то же. Кому-нибудь снаружи может не прийти в голову, что…

– Заткнись, – сказал сержант Ятц.

Уилт вздохнул.

– Если бы вы дали мне немного поспать…

– Поспишь после того, как расскажешь, почему ты убил свою жену и как ты ее убил.

– Полагаю, бесполезно говорить, что я ее не убивал.

Сержант покачал головой.

– Абсолютно, – сказал он. – Мы знаем, что ты ее убил. Ты знаешь, что ты ее убил. Мы знаем, где она. И мы ее оттуда достанем. Мы знаем, что ты ее туда засунул. Ты сам в этом признался.

– Я повторяю, что я бросил надувную…

– Миссис Уилт, что, была надувная?

– Черта с два она была, – сказал Уилт.

– Ладно, давай забудем всю эту муру насчет надувной куклы…

– Бог – свидетель, я бы хотел забыть, – сказал Уилт. – Я буду счастлив, когда вы добересь до нее. Конечно, она лопнула под всем этим бетоном, но все равно можно будет распознать в ней пластиковую надувную куклу.

Сержант Ятц перегнулся через стол.

27
{"b":"26545","o":1}