— Как мне поступать, когда я познакомлюсь с настоящими подпольщиками? — спросил агент.

— Подговори их что-нибудь взорвать и сообщи мне прежде, чем они это сделают. Тогда мы сможем накрыть их прямо на месте, — ответил Веркрамп. Условившись о месте, в котором он оставит агенту ключ от полицейского арсенала, Веркрамп вручил ему пятьсот рандов[27] на расходы и уехал, оставив агента самого копаться в распределителе, который Веркрамп так и не сумел собрать.

— Не забудь, пусть они вначале что-нибудь взорвут, а потом мы их арестуем, — напомнил еще раз Веркрамп агенту, перед тем как уехать. — Важно, чтобы у нас были доказательства их подрывной деятельности. Тогда мы сможем отправить этих скотов на виселицу. Я не хочу, чтобы их опять судили как заговорщиков. Мы должны иметь твердые доказательства терроризма.

И Веркрамп укатил к другому агенту. На протяжении последующих двух дней двенадцать секретных агентов уволились оттуда, где они работали. Каждый из них получил задание взорвать что-нибудь в окрестностях Пьембурга. Были изготовлены двенадцать ключей к полицейскому арсеналу. Веркрамп пребывал в уверенности, что ему вскоре удастся нанести в Пьембурге такой удар во имя свободы и Западной Цивилизации, который существенно продвинет вперед его карьеру.

Вернувшись к себе в кабинет, лейтенант Веркрамп еще раз внимательно изучил план операции «Красный мятеж», тщательно запомнил все его детали, после чего сжег папку с подготовленными документами. Это была дополнительная предосторожность против малейшей утечки информации. Веркрамп особенно гордился созданной им системой секретных агентов, которых он вербовал, каждого поодиночке, на протяжении многих лет, оплачивая их из фондов, выделяемых службой безопасности на информаторов. У каждого из агентов была своя кличка, и даже сам Веркрамп знал их только по номерам, так что было невозможно проследить какую бы то ни было их связь с БГБ. Способ, при помощи которого агенты сносились с самим Веркрампом, был столь же изощрен: они должны были оставлять зашифрованные записки в тайниках, откуда их забирали сотрудники Веркрампа. Для каждого дня недели был свой код и свой тайник. При такой системе штатные сотрудники Веркрампа никогда не должны были даже случайно встретиться с его агентами, о существовании которых они имели лишь смутное представление. Тот факт, что на каждого агента приходилось по семь кодов и по семь тайников, а самих агентов было двенадцать, означал, что сотрудникам Веркрампа приходилось выполнять невероятный объем работы. При сложности задуманной системы выполнить эту работу было бы невозможно, будь в Пьембурге на самом деле хоть один коммунист и хоть какая-то подрывная деятельность. В прошлом Веркрамп считал, что ему очень повезло, когда он получал больше одной шифровки в неделю. Да и та, как правило, не представляла никакой ценности. Но теперь положение должно было кардинально измениться. Веркрамп уже предвкушал грядущий взрыв информации.

Запустив в ход операцию «Красный мятеж», Веркрамп переключил внимание на вторую кампанию — ту, что была направлена против полицейских, склонных к сношениям с женщинами небелых рас. Ее он назвал операцией «Побелка».[28] Из уважения к доктору Эйзенку он решил использовать одновременно и апоморфин, и электрошок, поэтому сержант Брейтенбах был отправлен к оптовому торговцу лекарствами с заданием приобрести сотню шприцев для подкожных вливаний и два галлона[29] апоморфина.

— Два галлона? — переспросил пораженный торговец. — Вы уверены, что вы не ошиблись?

— Абсолютно уверен, — подтвердил сержант Брейтенбах.

— И сотню шприцев? — спросил торговец, все еще не веря своим ушам.

— Именно так, — еще раз подтвердил сержант.

— Но это же невозможно! — возразил торговец. — Что вы собираетесь делать с двумя галлонами апоморфина?!

Веркрамп объяснил сержанту Брейтенбаху, когда отправлял его с этим заданием, что и как они собираются делать.

— Лечить алкоголиков, — сказал сержант.

— Боже правый, — удивился торговец. — Я и не подозревал, что в стране столько алкоголиков.

— От этого лекарства их рвет, — пояснил сержант.

— Да уж, я думаю, — проворчал торговец. — Двумя галлонами их всех можно убить. А уж канализацию они забьют под завязку, это точно. Нет, я не могу отпустить вам то, что вы просите.

— Почему?

— Ну, во-первых, потому, что у меня нет двух галлонов апоморфина, и я даже не представляю, где я мог бы их взять. А во-вторых, нужен рецепт врача. Но я сомневаюсь, чтобы какой-нибудь врач, будучи в здравом уме, прописал бы вам два галлона апоморфина.

Сержант возвратился на службу и доложил лейтенанту Веркрампу о том, что оптовик отказывается продать им необходимое.

— Нужен рецепт врача, — сказал сержант Брейтенбах.

— Возьми у полицейского хирурга, — ответил ему Веркрамп, и сержант пошел в расположенный при полицейском участке морг, где хирург проводил вскрытие африканца, забитого на допросе до смерти.

«От естественных причин», — вписал врач диагноз в свидетельство о смерти, после чего повернулся к сержанту Брейтенбаху.

— Ну, знаете, есть пределы, за которые я не могу заходить, — вспылил хирург, решив почему-то продемонстрировать профессиональную этику. — Я давал клятву Гиппократа и должен ее соблюдать. Рецепта на два галлона я вам не дам. Самое большее, что могу выписать, — это тысячу кубиков. А если Веркрамп хочет, чтобы их вывернуло покрепче, пусть щекочет им в горле птичьим пером.

— А тысячи кубиков хватит?

— С трех кубиков их каждого вырвет по 330 раз, — ответил хирург. — Но смотрите не перестарайтесь. Я и так еле успеваю выписывать свидетельства о смерти.

— Старая вонючка, — выругался Веркрамп, когда сержант Брейтенбах вернулся от оптовика с двадцатью шприцами и тысячью кубических сантиметров апоморфина. — Ну да черт с ним. Теперь нам нужны слайды голых черных девок. Пусть полицейский фотограф займется этим прямо в пятницу, как только коммандант уедет.

Пока его заместитель подобным образом готовился к отпуску начальника, сам коммандант Ван Хеерден вносил в свои планы срочные поправки, вызванные полученным от миссис Хиткоут-Килкуун письмом. Когда майор Блоксхэм приехал с этим письмом, коммандант как раз проходил мимо стола дежурного, направляясь к выходу.

— Письмо для комманданта Ван Хеердена, — сказал, входя, майор.

— Это я, — откликнулся коммандант, обернувшись от двери. — Рад с вами познакомиться, — и энергично потряс руку майора.

— Блоксхэм, майор, — нервно представился тот. Полицейские участки всегда действовали на него не лучшим образом.

Коммандант распечатал конверт из плотной розовато-лиловой бумаги и пробежал письмо.

— Начало охотничьего сезона. Всякий раз так, — сказал майор, как бы предлагая тем самым дополнительные объяснения. Его сильно обеспокоило, что коммандант побагровел буквально у него на глазах. — Мне очень неприятно, что так получилось. Извините.

Коммандант Ван Хеерден поспешно засунул письмо в карман.

— Н-да. Действительно. Гм-м. — Он явно не знал, что теперь говорить.

— Передать что-нибудь?

— Нет. То есть да. Я остановлюсь в гостинице, — ответил коммандант и собирался было на прощание снова пожать майору руку. Но Блоксхэм, не попрощавшись, выскочил из полицейского участка и уже стоял на улице, с трудом переводя дыхание. Коммандант поднялся к себе в кабинет и вновь, в состоянии сильного возбуждения, перечел письмо. Получить послание подобного рода не от кого-нибудь, но от миссис Хиткоут-Килкуун он никак не ожидал.

«Ван, дорогой, — читал он снова и снова, — мне страшно неудобно вам об этом писать, но я уверена, что вы все поймете правильно. Мужья — всегда такие страшные зануды, правда? Генри ведет себя как-то странно. Мне бы очень хотелось, чтобы вы остановились у нас, но, я думаю, для всех нас будет лучше, если вы остановитесь в гостинице. Генри собирает своих друзей по клубу, и он уперся как осел. А кроме того, я думаю, в гостинице вам будет намного удобнее. Кормиться вы сможете с нами. Пожалуйста, дайте мне знать, что вы согласны, и не сердитесь. Любящая вас Дафния». От письма сильно пахло духами.