Соседи с утра очень вежливые. В коридоре то и дело слышится:

— С праздничком. Еще не голосовали?

— Собираемся.

Или:

— Уже! И концерт посмотрели.

В такой день грешно сердиться. Забываются все обиды. Но вот появляется бабушка Анна и начинает ругать дядю Ваню.

— И как сдурел, право! Хоть ты, Верочка, образумь его. Тебя он послушается. Сама знаешь, последние недели на ножах с Уткиным. Сегодня шлея под хвост попала, вот и куражится.

Как упустить такой интересный случай! Бегу к дяде Ване, который, по словам бабушки Анны, хочет голосовать против Алексея Ивановича.

С первого взгляда догадываюсь, что у него праздник. На столе бутылка водки, банка кабачковой икры и крупно нарезанный хлеб. И сидит за столом дядя Ваня один. Что поделаешь, если он бобыль, никого у него нет. Даже разговаривать приходится самому с собой.

— Ты мне достойного подай, — говорил дядя Ваня. — Или такого, которого я не знаю, не видел. Может, он покажется достойным. А Уткина Лешку я знаю… В войну очень хорошо узнал, цена ему имеется. Право мое, хочу быть среди тех, без которых никогда не бывает ста процентов…

Дядя Ваня взглянул в мою сторону, подумал что-то, широко улыбнулся и, похлопав ладонью по свободному стулу, сказал:

— Садись. Гостям завсегда рады. Жаль, что ты ничего не понимаешь.

Дальше он понес такую чепуху, что я никак не мог разобрать, что к чему.

Наверно, он так бы и просидел за столом весь день, если бы о нем не вспомнили на избирательном участке. Дверь открылась, и вошла девушка в черной шубке. Что-то было в ее лице знакомое. Я присмотрелся внимательнее и вспомнил: та самая из фабкома, что приходила к нам после смерти мамы, Тося Пуговкина. В руках у нее был ящичек-урна.

Она думала, что дядя Ваня болеет, не может сам прийти, но он сидел перед ней совершенно здоровый. Поэтому девушка крепко осердилась.

— Что вы, гражданин Филосопов, ясановщину разводите? — с укором спросила она. — Вас там ждут, а вы… Стыдно!

Ну и интересные дела потом начались! Разводить ясановщину — намек на то, что ты, как две капли воды, похож на семью Ясановых, которая прославилась в поселке своим вздорным и скандальным характером. Самое обидное оскорбление у нас!

С кем его сравнивают! Дядя Ваня даже задохнулся от злости. Будь перед ним мужчина, ох и задал бы он ему! Но перед ним стояла девушка в шубке с очень светлыми, чистыми глазами. Что ей сделаешь? Потому-то дядя Ваня только и сказал:

— Не ожидал от вас, я извиняюсь!

Лицо у него сумрачное, на лбу складки.

Правда, и девушка оказалась на редкость настойчивой.

— Долго будете задерживать? — сердито спросила она. — Надо бы понять, что и мы отдыхать хотим.

Но дядя Ваня остался непреклонен:

— Не уговаривайте. Пусть за него голосуют другие.

— Это вы про кого? — подозрительно спросила девушка.

— Алешку Уткина, героя вашего! Вот про кого.

— Гражданин Филосопов! Во-первых, товарищ Уткин ваш кандидат. Вы его выдвигали? Во-вторых, если так желаете, ваша воля, вычеркивайте его. Все равно ваше мнение не сыграет роли.

Лучше бы не говорить ей этого. Говорят, умен, кто сначала подумает, а потом промолчит.

— Не сыграет! — возмутился дядя Ваня. — Вот еще как, я извиняюсь! Можете идти, Филосопов с вами разговаривать не хочет.

Я уж думал, этим все и кончится, она обидится и уйдет. Да не тут-то было, плохо еще дядя Ваня знает людей.

Девушка приблизила к нему свое раскрасневшееся лицо и почти прошептала:

— Запомните! Не быть по-вашему.

Дядя Ваня только руками развел. Он, наверно, и сам залюбовался ею, потому что глаза его заблестели, на лице появилась добрая ухмылка. Но вдруг он прижал руки к груди и заохал:

— Проклятое сердце!.. С чего так… Ох, душит, не могу…

— Пить не надо, — безжалостно вставила девушка.

— Ваша правда, не надо… Да что же это такое! Ох, черт возьми!..

Теперь девушка перепугалась. Она кивнула мне:

— Мальчик, дай воды! Живей!

Воды в комнате не оказалось. Схватив кружку, я бросился в коридор к крану и там столкнулся с бабушкой Анной и Марьей Голубиной. Они направлялись к дяде Ване. Видно, бабушка Анна захотела переполошить весь поселок.

Когда я возвратился, увидел такую картину. Тетка Марья стояла перед дядей Ваней и ругалась на чем свет стоит. Тот виновато моргал и пытался спорить:

— Можешь не принимать всерьез. Только против воли я не пойду. И у меня есть на это право…

— Меня то интересует, — с укором говорила тетка Марья, — почему ты, как рыба, молчал при обсуждении? Кого боялся? Всегда отмалчивался, когда не надо, а потом разговоры по сторонам. Если твоя критика верная, разобрались бы… Отсталыми настроениями живешь Иван Матвеевич.

— Сплошной пережиток, — подтвердил дядя Ваня.

Я поднес ему кружку, но он отстранил ее рукой.

— Уж от кого другого, но от тебя, Иван Матвеевич, не ожидала. Ты же серьезный человек! Говорю я с тобой не как доверенное лицо выдвинутого кандидата… Мы с тобой не один год вместе работаем.

— Хватит Марья, — смущенно увещевал ее дядя Ваня. — Хотел созоровать. Пусть останется между нами.

— Эх, Иван Матвеевич! — с сердцем сказала тетка Марья. Махнула рукой и направилась к двери. Дядя Ваня тоже стал одеваться.

— Бывают же такие люди — все чем-нибудь недовольны. Посыпься манна с неба и то скажут — не густо. Выдвинули хорошего человека кандидатом — и опять не так.

Я сразу вспомнил, как у нас рассказывали про одну женщину. Она все время к месту и не к месту говорила: «Кошмар! Кошмар!» Однажды ей говорят: на рынке картошка подешевела. «Кошмар!» — заявила она и пошла покупать эту самую картошку.

— Хорошо, Толька, когда отец депутат?

— Не все равно — депутат или не депутат.

— А все-таки?

— Что ты пристал! Ничего хорошего нету. — Он засмеялся чему-то своему и заявил: — Ляльку спрашивай, она скажет.

— Почему я должен Лялю спрашивать? Я у тебя узнать хочу.

— А мне говорить нечего. Конечно, поздравляли. Знакомые приходят и говорят ему: «С тебя прочитается. Большим стал». Папа только смеется. А Лялька — та хитрая. Вечером говорит: «Большим стал, а дочке купить ничего не можешь!» На платье выханжила. Папа ей: «Откуда я тебе денег возьму? Да и платьев у тебя дюжина. Куда больше? Подожди хоть до получки». А она отвечает: «Пусть будет чертова дюжина — тринадцать». Предрассудков она не боится. Ну, раз ей, и мне пообещал на фотоаппарат «Зоркий». А у меня уже скоплено порядком. Представляешь? Куплю «Киев» — лучше.

— Вот, а говоришь — не все равно…

— Конечно, все равно! Он мне и до этого никогда не отказывал. И еще к нам бабушка Анна приходила.

— Врешь, Толька! Она-то зачем?

— Вдруг понадобится что, к кому идти — к депутату, по знакомству все сделает. За этим и приходила, не смотри, что она такая, — она хитрая.

Расспросил его обо всем и позавидовал. Вот люди живут! Интересно, весело. А ты!.. По вечерам скука невыносимая. Таня рисует квадратики и линии, шепчет про себя: «Вот лошадка! Вот человечек!» Вера занимается по хозяйству или шьет. Сейчас она кроит зимнее пальто сестренке, старое совсем износилось. Пальто нужно к утру. С завтрашнего дня Таня идет в детский сад.

Сестренка похудела, стала строже, а в глазах появилась грустная теплота. Видно, нелегко ей на фабрике, да и хозяйничать еще не научилась — денег до получки не хватает. Веру я очень люблю, особенно последнее время, когда мамы не стало. Вот пойду работать — возьму ее с фабрики, пусть доучивается в техникуме. Я непременно буду много зарабатывать, чтобы денег хватило на всех. На эту тему мы разговариваем часто.

— Сему мы на инженера выучим, — говорит Вера.

Она другой раз смотрит на нас, смотрит, а потом и скажет протяжно:

— Хорошие вы мои! Вот погодите, мы еще заживем не хуже других. Дадут мне отпуск, и поедем все вместе в деревню. Потом пойдем куда-нибудь пешком, а остановимся там, где понравится. Может, около железнодорожной будки, но обязательно в лесу. Станем провожать поезда и слушать, как поет ветер.