«Пока нет… Только в журналах для взрослых».

От смеха по ее щекам полились слезы.

– Круто! Значит, им там самое место. Я тоже когда‑то рисовала. – Ее голос срывался на каждом слове. – Первые десять лет своей жизни посвятила художествам на асфальте – изрисовала весь тротуар перед маминым домом. Если увидишь где‑нибудь граффити с животным, это наверняка мое.

Пытаясь писать и рулить одновременно, я то и дело закладывал виражи.

«Хочешь, мы вместе придумаем сатирический комикс о современном обществе?»

Большой бордовый клуб дыма эффектно врезался в потолок.

– Это случайно. Я не собиралась тебя развлекать.

Мы проехали перекресток Севен‑Майл‑роуд и Конант‑стрит – один из самых опасных в городе; тут даже светофор не работал. У заправки «Саноко» регулярно появлялись очерченные мелом силуэты на асфальте.

«Это легко. Выбери самые ужасное событие в жизни и выставь его в самом мрачном свете. В конце концов ты достигнешь дна – точки, когда трагичнее уже некуда, и тебе самой станет смешно».

По телефонному проводу пробежала белка; в небе кружила стая ворон.

«Иногда реальность опережает фантазии. Ученые недавно доказали, что наше восприятие мира – всего лишь трудно постижимая проекция. Не существует ни времени, ни пространства. Элементарные частицы могут обмениваться зарядом на любом расстоянии. Вскоре появится устройство, способное ясно видеть то, что мы считаем прошлым и будущим. Не исключено даже, что смерти нет. Когда еще жить, как не сейчас?»

Я поднес косяк к ее губам.

– Набор красивых слов. И он не отменяет того, что сейчас мы катимся невесть куда в этой долбаной машине по ночному городу. Знаешь, в смерти я боюсь только одного – что это еще не конец.

«Вот именно. А что, если после смерти мы попадаем в новый мир? Вдруг он гораздо хуже этого?»

Мы притормозили у винного супермаркета на углу Третьей‑стрит и Форрест‑авеню. На тыльной стороне здания темнел силуэт черепахи.

Похоже, Лючи не привыкла, чтобы перед ней придерживали дверь.

Она пронеслась в танце по продуктовому ряду – грациозное шимми у полок с «быстрой» лапшой, стремительная джига у мультяшных персонажей на коробках с хлопьями. Кружась, она дотанцевала до стойки с прессой и кивнула на порножурналы:

– Покажи, в каком их них тебя печатали.

Я взял свежий «Джент» и открыл на странице юмора. Лючи положила подбородок мне на плечо. На карикатуре был изображен бизнесмен, в слезах взывающий о помощи на сломанном эскалаторе.

Лючи согнулась от смеха. Надеюсь, запись на камере наблюдения не стирают в конце смены и это мгновение хранится на надежном носителе, а не только в моих зыбких воспоминаниях. Она предложила набрать дешевого белого вина.

У меня родился внезапный комплимент:

«У тебя очень красивая осанка».

– Без рук приходится держать спину.

В очереди Лючи на секунду замерла.

– А ты знаешь, что все клетки в организме у нас уже новые, не те, что были при рождении? Клетки самоуничтожаются. Все, кроме раковых. Если ночью посмотреть на Детройт с самолета, он похож на рак. Люди – это раковая опухоль. Болезнь. Лечение одно – покончить со всем раз и навсегда. Видишь, этот буддийский монах все правильно понял.

За бронированным стеклом стеллажа с крепкими напитками висело знаменитое фото монаха, невозмутимо сгорающего заживо в позе лотоса.

После покупки двух бутылок лучшего вина мой бумажник опустел.

Похоже, чтобы в следующий раз заправиться, придется клянчить у кого‑нибудь бензин.

Как только мы сели в машину, Лючи потребовала открыть вино. Мы поехали дальше. За окном сменялись зарисовки из жизни: мальчишки играли в уличный баскетбол – с ящиком из‑под молока вместо корзины; девочки прыгали через двойную скакалку; какие‑то юные балбесы пили пиво, прикрыв банки бумажными пакетами; на крыльце дома пенсионеры стучали костяшками домино. Лючи держала бутылку на коленях и медленно потягивала вино через зажатую в зубах соломинку. В перерывах между глотками она задумчиво пожевывала кончик. По радио играл саундтрек из триллера.

«Хочешь ко мне?»

– Это где?

«Где мне вздумается», – написал я.

– Выходит, ты бездомный инспектор недвижимости?

«Банку принадлежат тридцать тысяч домов. Можем поехать в любой из них. Сейчас я живу в особняке на берегу. На Лейк‑Шор‑роуд в Гросс‑Пойнте. Ты бывала там? У меня спальня с чудесным видом на Канаду. И даже причал. Только яхты нет».

– Конечно, едем, – сказала Лючи.

Я взял курс на Мичиган, затем резко свернул на Джефферсон‑авеню, едва не врезавшись в автобус. Обветшалые дома постепенно сменялись роскошными особняками с идеально ухоженными лужайками. Эта метаморфоза всегда казалось мне дикой, как галлюцинация.

Я припарковался за церковью Святого Павла. Мы расположились с вином на капоте и стали придумывать комикс. Лючи пила длинными глотками и смеялась по любому поводу.

– Однажды я видела каких‑то придурков, которые спускали с балкона банку пива на веревке – ловили зевак. Один бедолага даже запутался.

Я забыл обо всем на свете. Бумага почти закончилась; чернила были на исходе, и мне приходилось облизывать кончик стержня, чтобы ручка писала.

Мы зашагали к озеру, навстречу завывающему ветру. Над головой проплывали облака; изредка показывались звезды. Вскоре мы пришли к скалам. Огни Виндзора на горизонте манили к себе. «Я могу перевезти тебя через озеро в Канаду, – хотелось сказать мне. – Спрячу тебя в багажнике. Там отличная трава. Мы найдем нелегальную работу. Оставим все проблемы здесь».

В итоге у нас получилась серия из четырех рисунков. На первом какой‑то человек улыбался расстрельной команде. На втором генерал спрашивал осужденного, есть ли у него последнее желание. Тот отвечал, что хочет напоследок посмеяться. На последнем рисунке осужденный, хватаясь за изрешеченный пулями живот, восклицал: «Ха‑ха, убойный юмор!»

У почтового ящика в конце квартала Лючи спросила:

– Ты правда рисуешь комиксы? Я думала, карикатуристы не бывают такими мрачными.

На входной двери висела бумажная салфетка с надписью: «В детстве я думал, что рай – это большой особняк у озера. Жаль, тогда я не знал, что туда легко попасть – достаточно просто вскрыть замок».

Все дома открывал общий код – 3669. Внутри «нашего» не было мусора и следов человеческой жизнедеятельности. Изящную лепнину на стенах покрывал слой пыли. Я разложил матрас в бальном зале. Мы принялись танцевать и допивать вино. Лючи пела. Потом мы оба упали на матрас. Она оказалась сверху и поцеловала меня первой – сначала нежно, потом настойчиво. Ее дурманящее дыхание пахло спиртом и крепким табаком.

– Так хочется верить, что мир милосерден.

Мы уснули под широким окном. Несмотря на ледяной сквозняк, нам было тепло: я обнимал ее руками за плечи, а она обвила мои ноги своими. Я попробовал дышать ей в такт и через мгновение отключился.

Меня разбудил протяжный стон буксира, заводящего баржу в порт. Я открыл глаза и понял, что прошло уже немало времени. В лицо бил яркий свет нового дня. Голова раскалывалась. Кожа превратилась в ледяной панцирь. Костюм из «секонд‑хенда» треснул по швам. На ладони чернилами были выведены слова: «Пожалуйста, не уходи. Я люблю тебя». Не помню, когда я их писал.

Я перекатился на бок. Лючи не было. Я встал и пошел справить нужду в замерзший туалет. Затем выглянул во двор из окна спальни на втором этаже. Почтальон разносил газеты, школьный автобус собирал детей. Я быстро пробежался по остальным комнатам.

На двери черного хода ярко‑зеленой краской было написано: «Прости».

Я распахнул дверь настежь и выбежал на улицу, топча грязными ботинками безупречно ухоженный газон. Я попытался крикнуть, но изувеченная гортань захрипела, как умирающий зверь. Ограды у дома не было; к длинному причалу вела тропинка. Желтый сарафан Лючи висел на шесте, трепеща на ветру. В машинах ехали ни о чем не подозревающие люди. Мое сердце раскололось на куски. Озеро показалось омутом нескончаемых слез. Я бросился ему навстречу; ледяная вода обожгла ступни, затем все тело. Словно родившись заново от шока, я ринулся в беспощадные волны. Без нее я не намерен возвращаться.