Доктор опять переводит взгляд на меня, но теперь на его лице – снисходительная улыбка. Он знает, как мало значат проценты, если вы не учли все данные.

– И кто, по‑вашему, их принимал? – ухмыляется он тупому блондинистому чудовищу. – Вы или паразит?

Молчание – золото, особенно если правильного ответа нет.

Доктор заглядывает в папку, пролистывает пару страниц, и в его взгляде впервые появляется подобие жалости.

– Учитывая масштаб ваших заблуждений, глупо спрашивать о такой мелочи, и все‑таки – зачем вам в сумочке столько плацебо?

Держи друзей близко, а врагов еще ближе.

Хизер Фаулер – даже большая стерва, чем я полагала.

В Медицинском центре Брекенридж она говорит коллегам:

– А вы чего ждали? На кону было больше десяти штук, а я по уши в долгах.

Медсестра с модельной внешностью так сильно топает, что ломает каблук. Она неистово хромает по офису, выкрикивая:

– Я же не убить ее пыталась!

Пустышки под видом витаминов B и E.

Лосьон для ног с этикеткой «Проактив».

Оральный дезинфицирующий клей.

(8:33) Доктор Арлисс:

– Что она с собой делает, никого не касается.

(8:33) Доктор Райнхольд:

– Жулить по‑дружески – это одно, а осознанно подвергать риску чью‑то жизнь – совсем другое. Нельзя притворяться, что ты помогаешь людям, Фаулер.

(8:34) Доктор Эванс:

– Прости нас, Миранда. Мы правда ничего не знали.

Эти ребята так озабочены последствиями вовсе не потому, что приняли близко к сердцу мои проблемы с весом. Просто все гадают, кто из них, если не он сам, был отцом: у нас тут своя «Мамма мия!». И поскольку они никогда этого не узнают, ответственным чувствует себя каждый.

Медсестра Хизер Фаулер, высоко подняв средний палец, хромает к выходу и объявляет Богу и миру:

– В жопу эту работу! Оставайтесь со своей хрюшкой!

– Эй, Фаулер! – кричу я, когда она подходит к дверям.

Она замирает и в последний раз оборачивается. Ни следа от былой красоты и уверенности – на сломанном каблуке неуклюже стоит грустная простушка с размазанной тушью под закипающими глазами.

Я делаю худшее, что может сделать женщина, внезапно получившая власть.

«Локоток‑ладошка, глубоко дыши».

Я машу стерве.

Адам Скорупскас Невидимое граффити

Она безмятежно спала на полу в подвале пустого дома на Чалмерс‑стрит, в восточной части Детройта. Из ее бедра торчал, покачиваясь, пустой шприц; рядом лежала Библия, плюшевый медвежонок и трубка для крэка.

Я так и не понял, как ей удалось сюда проникнуть – в свете фонарика было отчетливо видно, что у нее нет рук. Одна культя под головой, вторая – на груди. Желтый сарафан в мелкие оранжевые цветы. Азиатско‑африканские черты лица. Ее ноздри чуть заметно трепетали. Луч фонарика образовывал вокруг головы подобие нимба. Позади на стене виднелся рисунок: зебра ест деньги, растущие на изрытой норами земле (собственно, это и были настоящие крысиные норы).

В моем сером веществе, соединяющем мозг с речевым аппаратом, закопошились обрывки фраз. Я взял блокнот, ручку и написал: «Привет, меня зовут Сизто Ломакс. Я инспектор заложенной недвижимости города Детройта. Извини, что молчу, – я немой. По правилам банка присутствие посторонних не допускается, поэтому ты должна освободить помещение. Хочешь в больницу?»

На ощупь кожа на ее культях казалась чешуйчатой, как у рептилии. Сама девушка весила не больше пустого чемодана. Зажав фонарик зубами, я подхватил ее на руки и по скрипучей лестнице вынес на улицу.

Девушку разбудили капли дождя, громко барабанящие по жестяному козырьку. Она стала отчаянно извиваться и, вырвавшись у меня из рук, с глухим стуком упала на землю. Скользнула взглядом по моей уродливой мексиканской физиономии. Откатилась подальше. Я поднес блокнот к ее лицу.

Прочитав записку, она немного расслабилась. Внимательно посмотрела на мою шею, которую пересекал длинный извилистый шрам. Вскинула летящие брови.

– Я пыталась сделать то же, что и ты. И в больницу не поеду ни под каким видом.

Внезапно ее затрясло и стошнило прозрачной золотистой жидкостью. Девушка еще несколько раз дернулась от рвотных позывов, затем повалилась на бок, тяжело дыша. На щеках выступили красные точки – лопнувшие капилляры.

– Твою мать, опять не вышло, – отдышавшись, сказала она.

Мои безжизненные связки не издали ни звука в ответ.

– У тебя есть пистолет?

Я кивнул.

– Выстрели мне в голову, прошу тебя! Вчера я пыталась покончить с собой. Ты же сам инвалид и понимаешь, что без помощи нам никак.

«Может, у тебя просто черная полоса? – написал я. – Рано или поздно она закончится. Хочешь потусоваться со мной денек?»

Мимо проехала спортивная машина, оглашая окрестности рэпом из мощной стереосистемы.

Девушка прикрыла глаза.

– Ты не понимаешь. Каждая секунда только продлевает мою агонию. Я не могу больше терпеть. Умоляю, убей меня. Скажешь, что защищался.

Чернила в моей ручке неуклонно убывали. «У меня в машине лежат гамбургеры и имбирный эль. Как тебя зовут?»

– Я могу есть только под кайфом. У тебя доброе лицо. Наверное, ты быстро привязываешься к людям. Так зря ты со мной заговорил… точнее, написал. Меня зовут Лючи.

«У меня есть травка».

Лючи набрала в легкие воздуха и медленно выдохнула. Поднялась на колени, затем на ноги. Дождь шел стеной. Я сбегал в машину за синим зонтиком, по дороге мгновенно промокнув. Лючи вздохнула, когда я раскрыл зонтик у нее над головой. Мы побрели к машине, задевая друг друга боками. Въездная дорожка заросла, как и весь участок: бурьян доходил до окон второго этажа. Ветер трепал бесчисленные головы одуванчиков, и пух летел к небу – такая себе метель наоборот.

Я открыл дверь старенькой «короллы» и отодвинул переднее сиденье. Пол покрывал ровный слой мусора, так что Лючи было некуда ступить. Я попытался перепрыгнуть широкую лужу, но оступился и набрал полные ботинки воды.

Не успел я захлопнуть свою дверь, как Лючи открыла бардачок и стала с проворством шимпанзе шарить в нем ступнями.

– У тебя есть бумага?

Я протянул ей листик из блокнота. «Сначала пообещай мне как минимум один день. Хорошо?»

Она схватила записку зубами и выплюнула на пол. Я положил рядом с сиденьем щепотку травы. Она сбросила вьетнамки и за секунду свернула пальцами ног первоклассный косяк, которому позавидовал бы сам Боб Марли. Моим кривым рукам и не снилась такая ловкость.

«Ты не думала зарабатывать такими трюками?»

– Я не занимаюсь всякой фигней за деньги.

Я щелкнул старой зажигалкой с выгравированной надписью «В жопу коммунизм», которую нашел в доме на Кервилл‑стрит.

«Ну, как будем праздновать?»

– Что праздновать?

«То, что ты жива!»

Она искусно подхватила зажигалку розовыми пальцами ног и прикурила свой косяк.

– Тоже мне повод. Просто очередной паршивый день, продолжение тоскливой и никчемной истории.

Мотор недовольно покашлял, но в конце концов завелся. Я пристегнул Лючи ремнем безопасности. От прикосновения холодной ткани она поежилась. Впереди зажегся зеленый свет – зеленый, как ее глаза. Из ее губ вылетали колечки дыма.

У знака «Стоп» я развернул гамбургер и поднес ей ко рту. Она жадно откусила половину в два приема.

– Имей в виду, я вовсе не подарок, – заявила Лючи. – При случае я бы обчистила тебе карманы. Сама себе не доверяю.

Блокнот по‑прежнему лежал у меня на коленях. «Ничего, я все равно на мели. Хватает только на выпивку».

Она улыбнулась.

– И что, тебя нигде не ждет девушка? Внешне ты вполне ничего.

Я покачал головой и проехал на мигающий желтый. «Я женат на своей работе. Инспектором работаю только ради страховки. А в свободное время рисую комиксы».

Лючи рассмеялась – как будто на старом скрипучем граммофоне включили оперную арию.

– Тебя печатают в юмористических журналах?

Мы остановились на красный свет. В окне салуна виднелись два силуэта: старики‑негры у бильярдного стола. Музыкальный автомат играл блюз.