Вот уже несколько лет, как товарищи по оружию не дают Сексту забыть про этот «подвиг». Который он сам лично даже не может толком вспомнить. Боги!
Секст дергает щекой.
– Пока, зелень! – он машет рукой, поворачивается и идет.
– Останься с нами, доблестный Виктор! – кричат сзади. – Как же мы без тебя?
Он шагает, не оглядываясь. В темноту.
На Ализон опускается ночь.
Глава 3. Философ и Атлантида
Военный плащ легионера называется сагум.
Он колючий и грубый, у него мягкий кисловатый запах старой вещи.
Этот запах кажется мне родом из детства – очень деревенский. Мы тогда жили на вилле у бабушки, где-то возле Капуи.
Я выходил во двор и видел горы. Я возвращался в дом и видел горы через окно. Я закрывал глаза, и там снова оказывались горы. В общем, горы там были везде.
Снежные вершины в голубой дымке на горизонте.
Детство. Тогда было очень много света.
С годами свет уходит из нашей жизни. Сейчас даже в самый ясный день того ощущения наполненности не бывает. На нашем солнце – черные пятна.
Они появляются, когда мы в первый раз надеваем взрослую одежду, и только растут с годами. Чтобы заполнить весь солнечный диск. Когда-то солнце было чистым и ярким, но с годами постарело, обветшало, обросло слоем пыли и натянуло ветхую дырявую хламиду.
К чему я клоню?
Правда всегда одна…
Все проходит.
* * *
Ализон, римская столица варварской Германии. В квартале у Водяных ворот беснуется ветер. Стиснутый стенами домов, по узкому каменному руслу улицы, он мчится все быстрее и быстрее, чтобы, наконец, влететь мне в лицо. И принести пыль и мусор. Я моргаю. Сплевываю. Глаза слезятся. Проклятье!
Вонь страшная, хотя городская канализация и водопровод в Ализоне – сделаны по римским стандартам.
Странно. Мы пришли сюда надолго – а воняет по-прежнему.
– Господин, достойный господин, купите! – торговка тянет грязные пальцы. Край моего плаща точно случайно попадает к ней в руки. – Господин!
Я выдергиваю сагум и иду дальше.
– Будь ты проклят, сын шлюхи! – кричит торговка вслед. – Собачье отродье! Тебя зачали всем легионом!
Как быстро меняется мой статус, однако.
Я плотнее заворачиваюсь в плащ. В проклятой богами Германии холодно по утрам, душно ночью и дождливо днем. Собачья погода.
И собачий квартал.
Женщины смотрят враждебно. Взгляды мужчин не предвещают ничего хорошего. Вообще, мрачнее местных жителей только тени Преисподней. А я – словно Орфей, спустившийся в ад.
Так. Главное, не останавливаться и не оглядываться. Спасибо, Орфей уже как-то оглянулся. Перекресток. Слева – таверна "СЧАСТЛИВАЯ РЫБА" (очаровательное название), направо – улица, она тянется до центральной площади.
Иду.
Скрип, скри-ип. Я поднимаю глаза: над входом в таверну раскачивается вывеска. Скри-ип. Синяя рыбина держит в плавнике вилку, на которую наколота бледно-розовая свинья. Вывеска потемнела от копоти.
Рыба мрачная, свинья улыбается. Может, стоило назвать таверну «СЧАСТЛИВАЯ СВИНЬЯ»?
Надеюсь, здесь хорошо кормят.
Ну, или хотя бы остается в живых каждый третий посетитель.
Словно в ответ, дверь таверны распахивается. Через мгновение оттуда вылетает человек. Бум! Пьяница падает на мостовую, словно мешок с тряпьем, и лежит без движения. Обычное дело. Следом из таверны выходит молодая рабыня. Тоненькая, в короткой тунике. В руке – деревянное ведро. Рабыня аккуратно обходит пьяницу и выливает ведро в канаву. Затем некоторое время девушка стоит, словно не чувствуя вони. Лицо измученное…
И почти счастливое.
В каком аду нужно находиться целый день, чтобы вонь сточной канавы показалась свежим воздухом?
Из канавы смотрят на меня гниющие рыбные головы.
Я иду. Девушка вытирает лоб тыльной стороной ладони, провожает меня взглядом. Что она увидела? Предполагается, что я выгляжу как легионер-дезертир. Таких здесь должно быть полно…
Останавливаюсь. А это мысль, пожалуй.
Возвращаюсь.
Рабыня поднимает брови. Красивая. Хотя под глазами темные круги, а руки и бедра – в синяках от щипков посетителей. Но у девушки такой тип красоты, что в испытаниях сияет только ярче – вопреки всему. Интересно, кто она по происхождению? Гречанка? Италийка? Кожа смуглая. Длинные ноги, гордая осанка, изящный изгиб шеи. Ее отмыть, приодеть, накрасить, надушить, сделать прическу – и готова первая красавица Рима. Жаль, что у меня нет времени заниматься ее судьбой…
Жаль.
Киваю девушке и толкаю дверь таверны.
* * *
Народу немного.
Над очагом висят засиженные мухами колбасы. Рядом – свиная нога, закопченная вместе с кожей. Огромная. По коричневой жирной поверхности взгляд невольно скользит.
Деревянные столы и лавки – грубые, изрезанные, но добротные, словно их на века делали.
В целом, здесь лучше, чем я думал. Обстановка как в дешевой таверне где-нибудь в Субуре. Я оглядываюсь. В центре – очаг со столом для готовки. Вон та дверь ведет в кладовую. Слева – лестница на второй этаж. Это для тех, у кого есть деньги. Запоминай, Кай, пригодится.
Жужжание. Я лениво отмахиваюсь. Мухи сонные, словно вот-вот на лету впадут в спячку. Скоро осень…
Она уже наступила.
Я сажусь, кладу ладони на столешницу. Закопченная, жирная поверхность. Крошки попадают между пальцами. На столешнице вырезана надпись:
LEVATE DALOCU
LUDERE NESCIS
IDIOTA RECEDE
Встань и уезжай
Ты не знаешь игру
Идиот, уходи
Если бы я не знал, что это поле для игры в дуодецим – «дюжину», я бы решил, что это личное послание.
Для меня.
Интересное ощущение. Этот стол мне как родной. Немало времени я провел, играя в «дюжину» на деньги в самых грязных и опасных кабаках Субуры.
Азарт. Особая болезнь.
С замиранием сердца смотришь, как кости со стуком падают на стол, кружатся в танце и… вот-вот… есть! Есть!
Шесть и один.
Отличный ход. Ставишь фишки на первую и на шестую буквы. Затем ход соперника. Потом снова кидаешь и снова ходишь, все дальше передвигая фишки. Двигаясь к финалу.
А потом соперник рубит твою фишку. И все приходится начинать сначала…
Да, я потратил много времени.
И еще больше – денег. Я почти наяву вижу: золотые ауреи, падающие в гору таких же золотых ауреев. И на каждой монете: профиль божественного Августа…
– Что угодно? – спрашивает грубый голос.
Я поднимаю взгляд.
Хозяин – упитанный, с лысой головой, словно надетой прямо на плечи. Толстые волосатые пальцы с короткими фалангами. Кожаный фартук, засаленный и прожженный.
Взгляд его зеленых – надо же! – щелок-глаз останавливается на мне. Хозяин мигает, раз. Другой. Похоже, у него нервный тик.
– Господин? – говорит хозяин. Голос у него странно высокий для такого крупного человека. – Чего желаете?
Его левая рука поднимается, чтобы почесать правую. Я моргаю. Большая часть предплечья нежно-розовая, резкими пятнами. От вида этих пятен меня бросает в дрожь.
Ожог. Когда кожа сгорела едва не до мяса…
Огонь. Пламя. «Смотри, Кай».
Я моргаю. Потом говорю:
– Жареной колбасы. Полкувшина вина. И хлеба на два асса.
Достаю монету и бросаю.
Хозяин ловит ее на ладонь. Смотрит неподвижным взглядом. Похоже, теперь я знаю, с кого рисовали вывеску «Счастливой рыбы»…
– Мирца! – вдруг орет он. Я вздрагиваю.
От этого крика всю пыль внутри таверны встряхивает в воздухе и ударяет о стену. Бум.
– Дай ему колбасы!
– Жареной, – напоминаю я.
– Жареной, – повторяет хозяин «Счастливой рыбы», затем смотрит на монету так, словно видит ее впервые:
– Римские?
Проклятье. Отличный ход, Кай. Вместо оккупационных денег – с пометкой VAR, которые чеканят для солдат легионов – я дал хозяину монету с лицом юного Августа. Такая стоит в полтора раза больше.
