Заброшенная германская деревня. Место, где люди больше не живут.

Владение мертвых.

Туман скапливается в низинах. Сквозь прозрачную белесую пелену медленно прорастают стволы сосен.

Деревня – это правильный круг, огороженный частоколом. В центре длинный бревенчатый дом – один на всех жителей. Обычное дело для местных деревень, объясняет декурион. Марк – разведчик, поэтому знает о германцах больше, чем они сами.

Мы объезжаем дом по широкой дуге.

– Здесь мы их похоронили, – говорит кавалерист.

Ветер усиливается. Шелест листьев над головой становится тревожным. Словно предупреждает меня:

«Остановись, Кай. Ты еще можешь остановиться».

Перед моим лицом пролетает, кувыркаясь, желтый лист. Я поднимаю глаза – над общей могилой «мулов» Семнадцатого легиона, убитых здесь два месяца назад, шумят буки и ясень. Далекие сосны скрипят тоскливо. Жалуются на забвение.

Красно-желтый слой опавших листьев покрывает землю…

Скоро осень. Она уже здесь.

Я говорю:

– Кентурион, вы со мной. Остальные – с декурионом. Марк? Выставьте посты и ждите приказа.

Декурион кивает. Он маленький и очень худой, и забавно смотрится на крупном испанском жеребце. Тот косит на меня лиловым глазом и дергает ушами.

Лошадям в этой деревне не очень нравится. Я их понимаю. Когда мы с кентурионом остаемся одни, я говорю:

– Тит.

– Да, легат. – Кентурион ждет. Конная поездка нелегко далась ему, лоб блестит в испарине.

Я говорю:

– Прикажи всадникам принести лопаты. Земля, похоже, затвердела.

Он медлит:

– Легат?

– Что, Тит?

Кентурион смотрит на меня. Щурится.

– Хочу напомнить. В прошлый раз мы снимали с креста распятого человека…

– Верно, кентурион. Так и было.

– Потом вы оживляли его.

– Да, но…

– Мне это не очень понравилось.

– Я понимаю, – говорю я медленно. Тит Волтумий – единственный, кто знает о моей даре. Не считая фокусника и последнего атланта.

– Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат.

Молчание. Где-то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы – это к несчастью.

– Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать?

Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз – насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат.

– Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше…

Но мы это делаем.

Мы с кентурионом втыкаем лопаты в землю, наши лица завязаны тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, находим и вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более-менее целым. Но даже он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.

– Внутрь, там нас не будет слышно, – говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы с Титом затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться и поблевать.

От сладковатой вони мертвечины кружится голова.

– Теперь иди, Тит, – говорю я. – Дальше я сам.

Кентурион медлит.

По нашим римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца – значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.

Мне проще. Я в богов не верю.

– Ступайте, кентурион. Это приказ.

Он нехотя салютует.

Я достаю глиняную птичку.

Она холодна под пальцами. Словно сделана из металла.

«Мертвых нельзя вернуть», – вспоминаю я… и сжимаю птичку в кулаке. До боли. Она врезается в пальцы.

Но иногда – все-таки можно.

Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека – после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.

Интересно, сможет ли он вообще говорить?

Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.

Слушайте, боги, в которых я не верю!

Слушайте, люди, которые не верят в меня!

Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!

«Ты многого не знать, римлянин», сказала Туснельда.

Но я узнаю.

«Вернись», мысленно приказываю я. Нужно сосредоточиться.

Вспышка. Знакомая дрожь – словно все волоски на теле разом встали дыбом…

Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…

Это чудо.

Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.

– Ну же, – говорю я негромко. – Ответь мне, солдат.

Долгое мгновение ничего не происходит.

Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…

– Кха, кха!

Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!

– Кто ты? – говорю я.

Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему:

– Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты?

– Я… я-я… арматура, – это больше похоже на шипение.

«Арматура» – опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты «арматуры» – это железный остов легиона.

– Сенат и народ Рима, солдат, – говорю я. – Как тебя зовут?

– К-ке… зо О-о… имий.

Кезон Опимий. Получилось.

Мертвец вернулся.

Дом построен из сосновых бревен – если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак.

И он действительно длинный, этот дом.

Раньше пространство было разделено занавесками на каморки для отдельных семей, но после убийства легионеров дом пустует. Похоже, его даже успели пару раз разграбить…

Грязные полотна тут и там лежат на полу или свисают со стен. В этом есть нечто жутковатое.

Огромный деревянный стол повернут под углом к стене. На нем стоят глиняные тарелки с засохшими до камня остатками еды. Словно стол надеется, что хозяева когда-нибудь вернутся…

Никогда.

Мертвец хрипит и шевелится.

Я встаю, делаю глубокий вдох ртом и опускаюсь на корточки – словно ныряльщик за раковинами. Я должен задать вопрос – и получить ответ. Другими словами, мне нужен жемчуг…

– Кай Ветурий Келест.

Невольно вздрагиваю. Голос раздается в заброшенном доме. Низкий и рокочущий. Дом эхом отражает этот низкий голос – так, что начинает гудеть весь, целиком. Вся эта громадина.

– Легат Семнадцатого. Какая неожиданная встреча.

И это говорит не мертвец.

Я поднимаю голову. Ну, наконец-то…

Встаю. В дальнем конце дома, рядом с дверным проемом, стоит человек. Неужели этот тот, кто мне нужен?! В следующий момент я чувствую разочарование – у пришельца две руки, а не одна. Проклятье!

Я ждал однорукого. А появился этот.

Он высокий. Широкоплечий.

На лице – маска. Тускло блестит серебро. Я поднимаю брови. Забавно. Похоже, это маска римского всадника. Такие используются на учениях, чтобы защитить лицо от удара копьем. В бою – очень редко. Гладкое серебряное лицо без возраста, изогнутые брови…

Человек в маске опасен.

Он настолько опасен, что у меня бежит озноб по затылку. Он словно сгусток чудовищной силы и власти.

– Я слушаю, – говорю я. – Только побыстрее. Я занят.

Человек делает шаг, поднимает длинный меч. Это кавалерийская спата. Отличный клинок.

Хорошо.

Он мягко идет по дому. Ко мне. В определенный момент человек в серебряной маске сдвигается вправо, чтобы солнечный свет был у него за спиной. По клинку бегут отсветы…

Я щурюсь, моргаю.

Хитро. Из-за проклятого солнца я почти слеп. Человек шагает ко мне черным истончившимся силуэтом в ореоле желтого света. «Серебряная маска» тонет в нем и все равно идет.