Отступаю назад.

Изо рта Бельмастого вырывается черная струйка крови, заливает подбородок.

Бельмастый делает шаг ко мне. Падает на колени. Свет в его глазах медленно, мучительно гаснет.

– Львы – говорит он вдруг. Жутким, потусторонним голосом. Я вздрагиваю.

– Смерть, смерть, – бормочет бельмастый. – Никого не останется…

Кровь заливает мостовую, вокруг его ног расплывается пятно. В черной лужице отражается полоска неба над нашими головами.

– Слышите, римляне! Львы пожирают… львов… Львы! Львы!

Он падает, дергается – и затихает. Кончено.

Я слышу шаги, оборачиваюсь, вскидывая меч… Это вернулся Виктор.

Легионер выглядит не на шутку обеспокоенным.

– Легат, я… Это же предсмертное предсказание! И он говорил… Он говорил… что львы… Я же слышал!

Я наклоняюсь, тщательно вытираю гладий о тунику мертвеца. Виктор замолкает. Я выпрямляюсь и вкладываю меч в ножны.

– Пошли, солдат, – говорю я. – Это всего лишь еще один мертвый варвар.

– Здесь, легат, – говорит Секст по прозвищу Виктор.

В сумерках дом кажется огромной каменной горой. Зловещей и темной, нависающей над улицей. А мы с Виктором идем в пещеру одноглазого великана Циклопа, пожирателя людей и хозяина овец…

Мда. Сомнительная метафора. Я оглядываюсь. Улица пуста.

…Потому что Одиссея тогда чуть не съели.

– Легат?

Я киваю Виктору. Мы поднимаемся по узкой лестнице, держа оружие наготове. Какой-то пьяный гем, сидя на ступеньках, провожает нас мутным, равнодушным взглядом.

Третий этаж. Пришли.

– Останься здесь, – говорю я Виктору. Голос внезапно сел. Я стою на пороге тайны – которая, возможно, изменит все, что я знаю о своем брате.

– Легат, – Виктор кивает. Встает у стены в задумчивой независимой позе. Ладонь на рукояти гладия.

Молодец, солдат.

– Что за шум был сегодня? – спрашивает однорукий.

Мирца, рабыня из «Счастливой рыбы», закручивает волосы в узел на затылке, поднимает вверх. Такую прическу делают знатные римлянки. Но Мирце она тоже идет. С ее темными вьющимися волосами, оливковой кожей и тонкой сильной шеей – и кошачьим изгибом спины! – Мирца знает, что хорошо выглядит.

Даже со своими синяками.

«Я красивая». Мирца это знает. Как сегодня тот дезертир на нее смотрел… хотя он не дезертир, конечно… Но смотрел хорошо.

– Дезертир не поделил что-то с Рыжим и Людоедом, – говорит она медленно.

– Правда? – спрашивает однорукий. – И кто выиграл?

– Дезертир заколол Людоеда до смерти, а Рыжего порезал.

– Крутой парень, – говорит Тиуториг равнодушно. – Как же они так сплоховали? Вроде ребята крепкие.

На самом деле ему наплевать на всех Рыжих и Людоедов вместе взятых. Они этому голубоглазому на один щелчок, не противники.

Голубые глаза, не мигая, смотрят, как она раздевается. Это почему-то приятно, хотя и страшновато.

– Ему помог другой солдат. Наверное, тоже дезертир.

Он кивает, не слушая. Протягивает левую, живую руку.

– Иди ко мне.

Она берет его рубаху. Нужно заштопать.

На табурете остается желто-розовая неживая рука. Она лежит ладонью вверх, ремни небрежно сброшены. Полусогнутые пальцы смотрят вверх – словно отростки или корни. Рука пугает Мирцу, но девушка пересиливает страх и храбро касается ее пальцами.

Рука неожиданно теплая. Даже странно. Это почти приятно. По дереву, из которого рука сделана, идет рисунок линий.

Рубаха, вспоминает Мирца.

Это явно подшито женской рукой. Мирца неожиданно чувствует ненависть к той, что так ровно наложила стежки. Странно. Кто она Мирца, такая, чтобы ревновать голубоглазого к другим женщинам?! Он ей даже не нравится.

Совсем нет. Нет.

– Кто это сшил?

Он равнодушно пожимает плечами.

– Моя жена.

На несколько мгновений у нее перехватывает дыхание. Мирца думает, что расколотить ему голову чем-то тяжелым – хорошая идея. Отличная идея.

– А это? – Мирца справляется с собой и берет с табурета его штаны.

– Жена.

Она смотрит на него. Ее трясет от ярости.

– Лжец! Здесь другая рука!

Тиуториг усмехается, а глаза остаются равнодушными. Но хотя бы нет этих «щелчков» – такое бывает, когда у него плохой день. И это ее радует. Иногда с одноруким действительно жутко. Один раз он ее чуть не убил.

Это странное счастье, когда однорукий приходит сюда, в «Счастливую рыбу». Но все-таки это счастье.

– Значит, и жена другая, – говорит он. Мирца швыряет в него штаны.

– Сколько у тебя жен?!

Беловолосый смеется. Голубые глаза горят ярко – до безумия. Мирца не хочет смотреть, но все равно смотрит.

– Так сколько? – она подходит, бьет беловолосого по плечу, толкает со всей силы, чтобы он, наконец, перестал хохотать. Но его это еще больше смешит.

– Много, – говорит Тиуториг. У него жесткий варварский акцент. – Тебе так важно знать?

– Нет!

– Хочешь быть одной из них?

Мирца замирает. Встает. Отходит к окну, чтобы скрыть дрожь.

– Нет, – говорит она. – Ни за что!

Варвар с белыми волосами и голубыми глазами выдыхает, запрокидывает голову. У него жесткая золотистая щетина, он давно не брился.

– Я вернусь, – говорит он. – Закончу одно дело и вернусь. И неважно, сколько у меня жен. Мне на них плевать. Я заберу тебя с собой. Мы поедем…

– Куда?

– На теплое море, – он ухмыляется чему-то. Мирца чувствует ревность. Среди тех воспоминаний ее нет. – Туда, где жарко. В Грецию, например. Или в Африку. В Иудею. Почему нет? Тем более что мне все равно туда надо.

– Сейчас?

Усмешка.

– Лет через десять. Но можем поехать раньше, если хочешь.

– Ты выкупишь меня у хозяина? – спрашивает она с надеждой.

– Выкупить? Зачем? – он поднимает брови. Открывает голубые жестокие глаза. Мирца вздрагивает. Щелк. И снова два человека внутри него совмещаются, и говорит один:

– Я просто тебя заберу. Так будет…

– Романтичней?

Щелк. Глаза застывшие и не выражают ничего.

– Забавней, – говорит он наконец. Голос тоже изменился. Теперь он хриплый и низкий. – Намного забавней.

В жилище философа приятный полумрак. Пахнет пряностями и медом, шалфеем и какой-то едкой мазью. Я прохожу пустую комнату, откидываю занавесь. Замираю на пороге.

Я знаю этого человека.

Точно! Черный человек в остроконечной шляпе, что выступал во дворце Вара. Африканец. Фокусник.

Я оглядываюсь. Еще у него должен быть высокий помощник в сером плаще, тощий, словно фокусник его никогда не кормит…

– Господин? – Фокусник развалился на кушетке и, похоже, вставать не собирается. Комната освещена огнем светильников. Желтые отсветы ложатся на черно-лиловую кожу африканца. Я снова вспоминаю про море на закате.

– Кто ты? – спрашиваю я.

– Я?

– Я говорю: как тебя зовут? На самом деле?

Философ разминает тонкими пальцами персик. Красивое лицо – в его чертах нет ничего африканского. Если бы не темная кожа, философ бы сошел за римлянина. Или грека.

Он совсем не похож ливийцев, которых я знал, будучи младшим трибуном в африканском легионе.

– Это неважно. Мое имя плохо звучит на вашем языке. – Философ качает головой. Его темные пальцы с розовыми подушечками разрывают желтую мякоть. Брызжет сок. – Зовите меня Острофаум, господин. Этого вполне достаточно. Что-нибудь еще?

Я делаю шаг вперед.

– Луций Ветурий Келест, – говорю я. – Ну, же, вспоминай!

Молчание. Остро пахнет убитым персиком.

Скрип пола. Я поворачиваюсь – мгновением раньше, чем успеваю задуматься. Ладонь на рукояти гладия. Мое тело реагирует быстрее, чем я сам. Как настоящий боец, я даже думаю телом… Из боковой двери появляется помощник фокусника. Высокий, тощий, в том же сером плаще, лицо прикрыто капюшоном.