Третий цикл образуют сказания религиозные. Рели­гиозные сказания выступают в двояком облике: буддий­ского Священного писания и предания, во-первых, и мифо­логии Синто, во-вторых. Конечно, синтоистический материал в своей подавляющей части оказывается тракто­ванным в буддийском духе, в плане того буддизированного синтоизма, который известен под именем «рёбу-синто». И все же он не заслонен настолько, чтобы не быть видным очень явственно, чтобы не выступать прежде всего как синтоизм. Некоторые пьесы могут с полным правом имено­ваться синтоистическими, несмотря на весь свой буддий­ский, свойственный почти всем ёкёку, колорит.

Религиозные сказания, легшие в основу содержания пьес, могут выступать в самых разнородных формах: то мы имеем эпизоды из «житий снятых», то легенды и преда­ния, связанные с каким-либо представителем пантеона, то события из религиозной и церковной истории; очень рас­пространена форма храмовой легенды, предания, связан­ного с культовой традицией. При этом в центре ёкёку мо­жет находиться как сам овеянный легендой персонаж, так и события, связанные с ним.

Благодаря тому, что целый ряд творцов ёкёку во гла­ве с самими основоположниками этого жанра, Канъами и Сэами, были люди, по-видимому, с высокоразвитым рели­гиозным сознанием и нередко даже кончали монашеством (впрочем, часто не более, чем поминальным), такие рели­гиозные сказания сыграли роль одного из самых любимых источников Но, из коего вышло большое количество дей­ствительно замечательных пьес.

Профессор Хага в том факте, что авторы ёкёку восполь­зовались синтоистической мифологией как материалом для своих произведений, усматривает особое значение для японской литературы и даже всей культуры в целом. По его мнению, авторам ёкёку необходимо вменить в особую заслугу то, что они впервые за все существование япон­ской культуры приобщили родную мифологию к литера­турному творчеству, сделали ее основой для целого ряда произведений. До этого момента мифология Синто, то есть родная мифология Японии, оставалась, в сущности, в стороне от большой дороги искусства. Ничего похожего, как говорит Хага, на то, что имело место в Древней Гре­ции, в Японии не было: там мифология создала и вдохнула жизнь и в изобразительное и в словесное искусство, в Японии же и то и другое либо было вообще предоставлено своей судьбе, либо же шло под знаком сильнейшего воз­действия буддизма и китаизма. С появлением же ёкёку на­циональная мифология получила значение, хоть несколько напоминающее ту роль, которую сыграла в греческой дра­ме греческая мифология. В этом продвижении вперед на­циональной мифологии профессор Хага и видит огромную культурно-историческую заслугу авторов лирических драм эпохи Асикага

Таким образом, историческое сказание в форме герои­ческой саги, романтической легенды или культурно-исто­рического предания, пародпое сказание в облике бытового рассказа им фантастической сказки и сказание религиоз­ное вроде мифологического или церковно-исторического повествования — таков главнейший материал, легший в основу содержания первых драматических произведений Японии. Необходимо только добавить, что родиной этих сказаний могла быть не только Япония, но и Китай, и даже иногда Индия. В этом смысле осведомленность и на­читанность авторов ёкёку не оставляет желать ничего лучшего. Несомненно, они были одними из самых образо­ванных людей своего времени.

VI

Весь этот материал, заимствуемый из таких разнород­ных источников, разнохарактерный сам по себе, подвергся при превращении в пьесу такой обработке, которая делала его в значительной степени неузнаваемым, принявшим как будто совершенно другой облик. Перенесение материала из одного жанра в другой обусловило полное его стили­стическое (в широком смысле этого слова) перерождение: сказания, существовавшие до сего времени в своем соб­ственном стилистическом облике, пройдя через руки авто­ров ёкёку, приобретали в значительной мере новую стилистическую физиономию. Эпизод из «Повести о Тайра», как будто в точности воспроизведенный в пьесе, тем не менее начинал жить в новой оболочке совершенно иной жизнью.

Так — в смысле общестилистическом, так же и в узко­стилистическом отношении. Как известно, тексты ёкёку представляют собой пеструю ткань, сотканную из заим­ствованных отовсюду, взятых очень часто в почти неизмен­ном виде фраз, отрывков, цитат из различных, хорошо знакомых читающей публике тех времен произведений: в тексте пьес мы то и дело обнаруживаем «кусочки» рома­нов — «Исэ», «Ямато», «Гэндзи», эпопей — «Хэйкэ», «Гэм- пэй-сэйсуйки», антологий—«Когашсю», «Бо Лэтяня», «Вакан-Роэйсю» и т. д. Эти кусочки то перенесены в не­тронутом виде целыми абзацами, то даны в переплетении с другими, то введены в несколько измененной форме. Благодаря этому словесная ткань ёкёку производит впе­чатление пестрого ковра, изготовленного из отдельных блестящих клочков, оторванных от каких-то больших поло­тен, красоту которых можно чувствовать даже по этим обрезкам. Так оно и есть на самом деле: заимствование материала при составлении ёкёку было двухсторонним: заимствовалась фабула как таковая и часто даже ее пря­мое 'словесное выражение.

И тем не менее ёкёку — совершенно оригинальное про­изведение. Они блещут своею самобытностью, может быть, в большей мере, чем многое другое в Японии. Стилисти­ческий облик ёкёку неповторим. И это потому, что авторы этих пьес нс просто повторяли какое-нибудь другое произведение или в устной форме существовавшее сказа­ние, но переносили его в иной стилистический план, трак­товали его в духе совершенно иного жанра со всеми свой­ственными этому последнему композиционными и сти­листическими (в узком смысле слова) особенностями. Искусство авторов ёкёку — искусство не творцов фабулы и языка как такового, но стилистической формы в широ­ком смысле этого слова; и наряду с этим искусство подчи­нить все произведение одной центральной идее, пронизать все целое единой художественной тенденцией, заставить звучать все вместе взятое одним тоном. С этой точки зре­ния творцы ёкёку должны быть причислены к величай­шим представителям японского словесного искусства во­обще.

В японской науке давно уже подмечено ^[8], что вся эстетика ёкёку, то есть теория основных стилисти­ческих принципов этого жанра, идет прежде всего из хоро­шо знакомого источника — из поэзии. Эстетика поэзии предопределила в общем и целом всю эстетику этой пер­вой японской драмы. Ближайшими источниками при этом обычно называют следующие три поэтических об­ласти:

1) Первым источником являются так называемые «роэй», то есть те стихотворения, которые, будучи поло­жены на голос, распевались на пирах и празднествах еще во времена Хэйапа. В большей своей части это были сти­хотворения китайских поэтов, в частности — стихи Во Цзюйн, а также подобные же произведения на китайском языке японских авторов. Частично же это были стихо­творения японские, восходившие нередко к отдаленным временам. Литературным памятником этого жанра явля­ется сборник «Вакан-Роэйсю», бывший собранием любимейших и популярнейших китайских и японских стихо­творений в стиле роэй.

2) Вторым источником были песни имаё, буквально — «песни на пышннй манер». Под таким наименованием фигурировали те стихотворения, которые начали распро­страняться еще во вторую половину Хэйана и особенно процветали в эпоху Камакура. По форме это — два четырехстишия с метром 7 — 5 — 7 — 5. Генетически они восходят к буддийской религиозной поэзии и переполняют собою камакурские эпопеи, подобно тому, как танка являются неизбежными спутниками хэйанских романов.

3) Третьим источником являются вака, буквально —

«японские песни», то есть в первую очередь, конечно, танка. Эта танка в эпоху Асикага, при всем относительном застое культурного и литературного творчества, держа­лась достаточно прочно, особенно в высших кругах асикагского общества. Таким своим положением она обязана прежде всего своему блестящему прошлому: в прошлом за ней числился ряд первоклассных литературных памят­ников — «Манъёсю», длинный ряд императорских антоло­гий с «Кокинсю» во главе, немалое число частных собра­ний. В распоряжении поэтов эпохи Муромати был неисчерпаемый стихотворный материал, была вместе с тем и готовая теория: нам известно, сколько «рассужде­ний о поэзии» (карби) вызвала к жизни все развивав­шаяся танка. От Хэйана и Камакура до Асикага дошла совершенно сложившаяся эстетика «поэзии Ямато».