– И, надо полагать, с ней опять был какой-то другой мужчина.

– Ха! – Если бы мы находились сейчас дома на Бейкер-стрит, Холмс взвился бы и начал расхаживать по комнате от возбуждения. – Пять футов семь дюймов[21], Уотсон! Двадцати восьми лет – обратите внимание на профессиональную точность свидетеля, – смуглое лицо и черные усы; одет в черную саржевую визитку, жесткую фетровую шляпу, белый воротничок и галстук.

– Как элегантно, прямо денди!

– И в руках у мужчины был газетный сверток размером восемнадцать на шесть и восемь дюймов.

– Что ж, вряд ли он нес завернутую рыбу с картошкой.

– Да, Уотсон, там был не ужин. Размер и форма упаковки скорее говорят о том, что в ней лежала коллекция ножей для проведения импровизированной уличной операции, вы не находите?

– Пока не увидишь содержимого, трудно говорить с уверенностью. Внутри могла быть… кухонная утварь.

– Ну разумеется, мужчине может до зарезу понадобиться приобрести кухонную утварь, чтобы под покровом ночи пронести ее по любовным закоулкам Уайтчепела. Интересно, что мимо этого дома примерно в то же самое время прошел местный житель Моррис Игл, но никого не заметил.

Я задумался:

– За зданием Международного общества обучения рабочих есть ворота. Пара могла нырнуть туда, чтобы заняться своими делами, едва констебль исчез из виду.

Холмс одобрительно кивнул:

– Именно этого я и ожидал от вашего живого ума: вы способны проникнуть в суть подобных вопросов, Уотсон. Однако в течение следующих нескольких минут, около тридцати пяти – сорока минут после полуночи, добросовестный молодой человек по имени Моррис Игл вернулся, проводив свою подругу до дома. Не могу передать вам, насколько меня обнадеживает, старина, что кто-то до сих пор провожает своих подруг до дома и этот обычай все еще можно наблюдать в Уайтчепеле! Итак, Игл обнаружил, что входная дверь в заведение закрыта ввиду позднего времени суток, и воспользовался боковыми воротами. Он прошел по переулку до конца, однако вновь никого не встретил на пути. Поэтому версию, что там скрылась ранее виденная пара, приходится отбросить, дружище.

Я окинул взглядом улицу в обе стороны в поисках других уголков, где они могли бы укрыться.

– Но, – начал снова Холмс, – мистер Игл признал, что было очень темно и он мог не заметить людей в переулке. В любом случае, – добавил он мимоходом, – я прибыл на место сразу после того, как прошел мистер Игл, поскольку я его в ту ночь не видел. И практически тогда же улица снова стала крайне оживленной. Я занял именно это место, стараясь быть как можно более незаметным, и увидел ту, чье тело совсем скоро опознают как труп Элизабет Страйд: она стояла у ворот Датфилдс-Ярда. Понятия не имею, как она туда попала. Ни малейшего! Пока я следил за Лиз, по улице к ней приблизился мужчина и остановился, заведя разговор. Причем он не является ни одним из описанных свидетелями мужчин, что развлекались со Страйд ранее!

– И впрямь настоящая головоломка, Холмс.

– И этот человек не был один. К ним сразу подошел еще кто-то. К черному жакету женщины был приколот красный цветок, что отметили и другие очевидцы. Я его видел. Здесь достаточно освещения, чтобы различить такие детали. После этого началось действие.

Я увлекся рассказом Холмса. Тут, во мраке и сырости, под скудными лучами, которые пробивались сквозь окутавший уличный фонарь туман, я ощущал присутствие множества людей, которые прошли здесь в ту ночь восемь месяцев назад. Я чувствовал слабый запах плесени и кухонные миазмы из паба. Пятна на газетном свертке, в котором мужчина нес странной формы предметы, – были ли это следы жирной еды… или крови? У меня живое воображение, и, будучи врачом, я стараюсь его скрыть. Но как писателя меня будоражит любой намек на потрясающую историю! Впрочем, я осознаю, что Холмс особенно недолюбливает эту мою склонность, так что строго слежу за своими словами и действиями.

Между тем мой друг продолжил повествование:

– Последний мужчина был ростом в пять с половиной футов, лет тридцати, темноволосый, с бледной кожей и небольшими каштановыми усами. У него было полное, как луна, лицо, но широкие плечи, как у рабочего. Одет он был в темное пальто и брюки, на голове – кепи. Он хотел потащить Страйд по улице силой, но смог только развернуть и повалить на мостовую.

Она… заблеяла, иначе не скажешь, Уотсон. Как агнец, ведомый на заклание. Раза три, негромко. Я не знал, как поступить в сложившейся ситуации. Если бы подобное происходило в любом другом месте, я тотчас же бросился бы девушке на помощь, но обычаи Уайтчепела были мне незнакомы, и я счел своим долгом наблюдать, не вынося никаких оценок, пока не приду к какому-либо заключению. Очевидно, там, где поцелуи с незнакомцами служат полновесной монетой, насилие также обычное дело. Крики «убивают!» не менее привычны для ночного Уайтчепела, чем «пошевеливайся!» на Роттен-Роу[22].

Сомневаюсь, что наездники из высших слоев общества на Роттен-Роу позволили бы себе опуститься до подобного восклицания, но я закрыл глаза на язвительный юмор сыщика и продолжал слушать. Ночь выдалась тихой, но не столько в противоречие повествованию Холмса, сколько из своего рода уважения к его рассказу. Даже зная, чем закончится история, я следил за ее развитием с большим волнением.

– Мужчина, который подошел к паре, вскоре перебежал улицу, чтобы не вмешиваться в конфликт. В результате он почти налетел на меня. Я как раз прикуривал трубку, но пришлось убрать ее в карман, когда он столь стремительно появился. Позже выяснилось, что это Израэль Шварц, и он в свою очередь описал полицейскому меня: по его словам, я почти шесть футов ростом, лет тридцати пяти, у меня светло-русые волосы, усы и бледная кожа. Он указал, что на мне были старая черная фетровая шляпа с широкими полями и черное пальто.

– Это правда, Холмс?

Он рассмеялся:

– Израэль Шварц оказался отличным, обладающим точностью наблюдателем. Мне действительно тридцать пять лет. Я выше, чем он указал, но, разумеется, я заметно исказил свой рост, сгорбившись, – у меня свой способ маскировки. Я нарядился в вещи из своих запасов, добавив к образу усы и более светлые волосы. Широкополая шляпа помогла скрыть лицо, которое, как вы заметили, Шварц не смог описать.

Как бы то ни было, человек, бросивший женщину на землю, ошарашил нас обоих, крикнув: «Липски!» в нашу сторону. Нужно знать историю Уайтчепела, чтобы понимать, какое негодование вызвал приток эмигрировавших сюда евреев, которые бежали от жестоких погромов, что в последние годы наблюдаются в России. Необычным словом «погром» называют древнюю склонность человечества к гонениям, убийствам и истреблению определенного рода людей под довольно нелепым предлогом. Несколько лет назад еврея по имени Израэль Липски признали виновным в убийстве христианки Мириам Энджел. Возможно ли найти для жертвы более говорящее имя – ангел, – которое столь явно взвывало бы к мести? Естественно, это событие раздуло пламя религиозной и расовой ненависти, так что любого еврея на улицах Уайтчепела могут обзывать именем помешанного душегуба Липски.

Я понимающе кивнул, и мой друг снова заговорил:

– По словам Израэля Шварца, он был уверен, что человек через дорогу окрестил его «Липски», чтобы предупредить своего сообщника, то есть меня, что мы на улице не одни. Полагаю, тот факт, что Шварца зовут так же, как и того злодея, только усилил страхи свидетеля.

Внезапное столкновение со Шварцем заставило меня понять эпитет буквально. Я сразу задался вопросом: не сбежал ли Липски из-под ареста? Ведь он был бы идеальным кандидатом на роль Джека-потрошителя. Такое предположение не лишено оснований. Итак, когда Шварц бросился наутек, я пустился вдогонку.

Я ухватился за единственный вывод из рассказа, за шокирующий факт, недавно открывшийся мне:

– Вы сбежали с Бернер-стрит.

Тяжелые веки Холмса сомкнулись при моих словах, будто благодаря этому случившееся в ту ночь переставало быть явным.