Ирен же ее внешний вид мало беспокоил. Несомненно, сказывались ее театральные привычки: актеры и певцы вечно ходят полуодетые, что на сцене, что за кулисами. Это искажает их понятия о приличиях.

То, насколько неприличным ее внешний облик кажется мне, интересовало подругу еще меньше. Ее пальцы барабанили по столу рядом с револьвером. Будучи в рассеянном или беспокойном настроении, она частенько безмолвно выстукивала пальцами ту или иную мелодию.

– Инспектор, вы изложили все возможные аргументы, по которым вам не следовало сюда приходить, а тем более оставаться здесь, – кивнула Ирен. – Теперь, когда возражения против исполнения вами служебных обязанностей исчерпаны, не могли бы мы перейти к сути вопроса? Кто из сильных мира сего взвалил на вас столь неприятное поручение? Если вы, конечно, осмелитесь назвать его имя вслух.

Пока инспектор ле Виллар прикидывал, с чего начать, Ирен повернулась ко мне:

– Возможно, господа захотят чего-нибудь выпить.

– Нет! – почти вскрикнул ле Виллар. – На угощение нет времени. Вы немедленно должны сопровождать меня в Париж. Это дело сложно объяснить, вам лучше все увидеть самой.

Мужчина у камина выпрямился и начал что-то быстро говорить по-французски.

По мере того, как он говорил, Ирен слегка подалась вперед, потом выпрямилась в кресле, затем вытянулась в струнку, будто марионетка, которую невидимая рука дергает кверху за ниточку. Она всем своим видом демонстрировала внимание, а я даже не понимала причины ее озабоченности!

Каждый раз, когда кто-нибудь тараторит на иностранном языке, словно зачитывая список покупок, мне кажется, что голова у меня вот-вот лопнет! Ирен болтала по-французски не хуже лондонской горничной, в то время как я могла разобрать только отдельные слова, не улавливая смысла разговора.

Ле Виллар сидел в моем кресле, понурившись и опустив глаза. Собеседники несколько раз упомянули «abbot noir»[13]; что бы ни значили эти слова, на лице Ирен я читала беспокойство и недоверие.

Мне в голову пришла мысль, что непримечательный господин, сопровождающий ле Виллара, не его помощник, как я подумала вначале, но, напротив, выше инспектора по званию.

– Придется поехать, – пробормотала Ирен сама себе; я лишь чудом ее расслышала. Вдруг она резко встала, стряхнув с себя странное оцепенение. – Мне нужно одеться.

Мужчины нетерпеливо переглянулись.

– Это займет не более четырех минут, господа, – сухо добавила Ирен, разгадав их опасения. – Можете засечь время…

Не закончив предложения, она уже взлетала вверх по лестнице со скоростью породистого скакуна на бегах.

Инспектор ле Виллар и вправду полез под свой насквозь промокший плащ и, вытащив из кармашка жилетки золотые часы, со щелчком открыл крышку.

Я перебралась в кресло Ирен, но так и не представленный нам незнакомец по-прежнему не пожелал садиться, даже на свободный шезлонг возле потрескивающего теперь камина.

Казанова в клетке под покрывалом вдруг издал каркающий звук, напугав обоих гостей.

– Попугай, – объяснила я.

– Le perroquet, – перевел инспектор для своего начальника.

Тот важно кивнул.

Шум в передней возвестил возвращение Ирен… одетой, как я и опасалась, в мужской костюм.

Инспектор вскочил с кресла; я последовала его примеру.

– Время? – требовательно спросила примадонна.

– Четыре минуты, мадам, – признал он.

Ирен сгребла револьвер со стола и сунула его в карман сюртука.

Ее волосы были забраны наверх в прическу, небрежность которой только придавала хозяйке очарования. Вообще-то, на этот раз она и не старалась походить на мужчину, хотя однажды я уже была свидетельницей блестящих способностей Ирен к подобному перевоплощению. Однако теперь ее костюм служил не для обмана, а лишь для скорости и удобства – или так мне тогда показалось. Даже я в глубине души признавала, что женская версия мужского костюма, например вроде той, что Сара Бернар надевала для работы над скульптурами в своей студии, была не лишена определенного обаяния. Но Бернар предпочитала светлые тона, как американский писатель Марк Твен, в то время как Ирен была одета в черное: сюртук и брюки из тонкой шерсти, изящные ботинки на достаточно высоком каблуке. Облик смягчал лишь повязанный на шее шелковый шарф цвета слоновой кости.

Инспектор ле Виллар посмотрел на нее настороженно:

– Знаете ли вы, мадам, что вас могут арестовать за появление в таком виде в общественных местах?

– Неужели? Уверена, что в компании инспектора и самого префекта полиции я смогу заниматься делом, не отвлекаясь на подобные пустяки. Думаю, что для места преступления подойдет именно такой костюм. Предлагаю вам самим проверить, права ли я. – Она повернулась ко мне: – Нелл, не жди меня. Я могу вернуться нескоро.

– Разумеется, я и не собираюсь ждать, – твердо ответила я. – Я еду с тобой.

Даже не понимавший ни слова по-английски мужчина сообразил, что я собираюсь делать. Не будь сложившаяся ситуация настолько напряженной, меня бы позабавило наблюдение за последовавшей реакцией французов, почти такой же возмущенной, как и при появлении Ирен в ее непривычном для дамы костюме.

Они заговорили разом, по-французски, сначала друг с другом, потом обращаясь к Ирен и, наконец, ко мне. Они приказывали, они умоляли. Убеждая и бранясь, они дошли до грани истерики, что весьма свойственно французам, когда они достаточно распалятся.

Думаю, своими бурными излияниями они хотели сказать только одно: мое присутствие не потребуется. По крайней мере, так Ирен перевела для меня их тарабарщину.

Между тем я незаметно переместилась к выходу. Одно из многих достоинств женского платья заключается в том, что в нем можно скользить, будто не касаясь пола. А преимущество в любой ситуации остается на стороне того, кто умеет плавно передвигаться. Я научилась этому у Ирен, которая была непревзойденным мастером как в искусстве незаметных перемещений, так и в умении навязать свою волю другим.

– Вздор! – Я взирала на собравшихся со всей твердостью, на какую была способна. – Ирен, ты собираешься отправиться неизвестно куда… посреди ночи… в компании двух мужчин, лишь с одним из которых ты знакома: это совершенно неприлично! Я должна сопровождать тебя. Объясни им это.

Ирен так и сделала, явно забавляясь. Полицейские снова начали увещевать меня, еще громче прежнего, так безбожно мешая английские и французские слова, что я совершенно перестала понимать их.

– Если мы на самом деле торопимся, – перебила я инспектора ле Виллара, – то не следует ли продолжить спор по пути в Париж?

Будто не веря своим ушам, полицейские уставились на Ирен.

Та пожала плечами: типично галльский жест.

– Она англичанка, – произнесла моя подруга, будто это все объясняло.

Возможно, так оно и было.

Через некоторое время мы с Ирен сидели напротив друг друга на обитых кожей диванах экипажа, пока возница щелкал кнутом над холками измученных лошадей, тащивших трясущуюся пролетку по темным проселочным дорогам.

Блики от светильника экипажа плясали по нашим лицам, и за всю дорогу мы не обменялись ни словом, по крайней мере до тех пор, пока копыта лошадей не застучали по мостовым Парижа, а пространство вокруг не наполнилось туманом вперемешку с сиянием газовых уличных фонарей, похожим на жидкий лунный свет.

Я чувствовала ароматы реки и вечерней сырости, дым костров, слабый запах навоза.

Ирен попыталась завести негромкий разговор по-французски с нашими провожатыми, спросив их о чем-то. Те ответили коротко, почти резко. Тогда она повернулась ко мне:

– Было совершено ужасающее преступление. Нам не сообщают всех деталей, потому что меня позвали в качестве переводчика, а излишняя осведомленность может помешать мне непредвзято исполнить свою роль. Они нашли очевидца преступления, молодую девушку-американку: ее-то я и буду допрашивать.