Да, это была сущая правда. Иоаким ни о чем не говорил, он только рассказывал про Мексику. Ни о чем другом он и думать не хотел. Как только кто-то открывал рот и начинал что-то рассказывать, Иоаким смотрел на человека взглядом «если это не о Мексике, можешь даже не продолжать».

В нем было столько презрения ко всем, кто не бывал в Мексике, что все стали избегать братьев.

Меня и Дангуоле он терпел только по одной причине: мы постоянно говорили, что мечтаем уехать в Мексику…

Мы с этого и начинали: завидев Иоакима в его шляпе, мы махали ему рукой…

— В Мексике, наверное, сейчас жарко! — кричали мы ему.

— Не то слово! Убийственно! — отвечал он, приближаясь с улыбкой.

— Вот было бы круто сейчас перенестись в Мексику… — говорили мы.

— Не то слово! — говорил Иоаким. — Фантастически круто!

Ему нравилось обмениваться такими фразами. Хотя бы призрачно, мечтательно, но Мексика жила где-то в нас, он это чувствовал. Поэтому иной раз приносил нам грибки… Мы жевали их, он принимался рассказывать…

О Мексике он мог говорить бесконечно. Он говорил, что был единственным, кто по-настоящему впитал Мексику, путешествия всех прочих просто чепуха, жалкий туризм по сравнению с тем, что пережил он, потому что его путешествие было самым настоящим экстримом.

Он поправлял свою шляпу и рассказывал совершенно невероятную историю о кокаине, про какой-то ресторанчик на побережье, где он жил. Насколько нам стало понятно, жил он в какой-то лачуге, с какой-то оборванкой, которая любила его щекотать, дергала за волосы вокруг сосков, шептала в его ухо странные заклинания, нюхала с ним кокаин и делала такое, чего ни одной бабе в Европе в жизни не придумать.

В своих рассказах он постоянно возвращался к одному и тому же: к трассе контрабандистов, которые возят наркотики мимо Юкатана. И когда к ним приближается таможенный катер, контрабандисты выбрасывают товар в море, и волны прибивают его к пляжу, где его может подобрать кто угодно.

В его сознании этот воображаемый товар постоянно плыл и плыл по волнам к побережью, где его мог подобрать кто угодно. И этим «кто угодно» должен был стать он — и никто другой. Мысль о том, что где-то там, на волнах или уже на берегу, есть дармовой кокаин, не давала ему покоя, и он выходил из дома в сумерки и бежал, бежал по лесу.

— Свихнулся! Ему не следовало нюхать это дерьмо, — говорил Фредерик. — У него и так голова не на месте, а тут еще кокаин!

— И эта шляпа, — зачем-то сдуру добавил я, будто мог что-то знать об Иоакиме, чтобы так вот ляпнуть.

— Да-да, точно, — вдруг торопливо согласился Фредди. — Вот именно, и эта чертова шляпа!

Иоаким совершал пробежки не просто так. Он готовился к кроссам вдоль побережья на Юкатане. Он говорил, что будет стараться каждый раз пробегать как можно большую дистанцию на пляже, каждое утро он будет бежать вдоль побережья, дольше и дальше, насколько сил хватит, чтобы таким образом расширять зону поиска товара, увеличивая тем самым вероятность его обнаружения.

Так он готовил себя… и еще к чему-то… к какой-то новой вылазке…

Но об этом можно было только догадываться. По тому, как подолгу он сидел в одной позе, надвинув свою соломенную мексиканскую шляпу на глаза, потягивал мате, курил самокрутки, облизывал губы…

Люди не сидят подолгу так просто… Когда такой человек (как Иоаким!) задумчиво сидит сутки напролет, это не просто так…

Разумеется, он сидел не просто так…

Он думал!

Думал, глядя на восток, прикрыв мечтательно глаза, иногда накручивая на палец волосы…

Потом садился лицом на запад, наливал себе мате, скручивал другую самокрутку, закуривал и снова думал… думал, думал… О, сколько напряжения было в этом сидении!

Когда я видел его в этой позе, день тут же приобретал какое-то поэтическое значение. Внутри меня поселялась тишина, исходившая от фигуры замершего, как статуя Будды, Иоакима!

— Он опять что-то планирует, — шептал Фредди, когда Иоаким, надувшись мате, уходил отлить в кусты, которые он теперь называл «чапаралем». — Он планирует какую-то фигню. Я знаю моего брата. Все это плохо пахнет, все это просто смердит!

Фредди все время очень переживал за него, всю жизнь он боялся за своего старшего брата, потому что тот был донельзя эксцентричный, ходил по перилам самого высокого моста на Фюне, лазил на какие-то горы в Испании, опускался в какие-то пещеры, прыгал с парашютом, творил невероятные вещи…

— Он даже играл сам с собой в русскую рулетку, когда у него был пистолет, — как-то шепнул мне Фредерик, сделав страшные глаза. В глазах было беспокойство. — Когда я спросил его: Иоаким, зачем ты это делаешь? Знаешь, что он ответил?.. От скуки, Фредди! Я это делаю от скуки, понял?!

Фредерик даже думать боялся о том, что мог планировать его сумасбродный брат. У него все еще мог быть где-то спрятан пистолет. Фредди всегда переживал, когда делал уборку, даже начинал заикаться — так он боялся найти этот пистолет.

Вот уже год, как Иоаким приехал из Мексики, и вот уже скоро два, как он что-то планирует. Потому что планировать что-то он начал еще в Мексике.

Сам он признался как-то: сделать что-то в Мексике у него в жизни духу не хватило бы. Ему даже не хватило бы всего кокаина Колумбии, если б он мог загнать его одним залпом в ноздрю, это не помогло бы, чтобы набраться духу что-то провернуть в Мексике… Поэтому планировать что-то он начал в Мексике, дабы провернуть это что-то в Европе. Он и меня не раз подбивал… Показывал пистолет, предлагал «верное дельце»… Я, разумеется, отказывался (мне и своих забот хватает!); Фредерику я об этом ничего не сказал…

Я только пытался успокоить его, говорил, что Фредди напрасно волнуется: уже ничего не случится. Нет-нет, ничего не будет…

— Когда что-то так долго планируют, — рассуждал я, — обычно ничего не происходит. Случается только тогда, когда ничего не планируешь. Берешь со счета фирмы деньги, которые не принадлежат тебе, и бухаешь их в казино. В одну ночь сто сорок тысяч! Двести пятьдесят! Полмиллиона! Потом бегаешь от копов и бандитов. Так вот это и случается. Не подумав ни минуты… А когда сидишь сиднем, взвешиваешь, планы рисуешь в воображении, то никогда ничего не сделаешь. Если и сделаешь, то уж точно совсем не по плану. Или, если по плану, то не по твоему…

Фредди кивал, кивал, а потом вставил:

— Из своего опыта знаешь, сразу видно… нет-нет, я шучу, шучу…

Он пытался отшутиться, всегда… И постоянно легко потряхивал головой, покачивал ею из стороны в сторону, как бы выражая согласие и в то же время отливая прищуренным глазом сомнение: мол, ну да, да… и все же… как знать, как сказать…

— К тому же, — добавил я, — Иоаким живет такой жизнью, ему все меньше и меньше нужны деньги. Он — аскет!

— О да, это точно! — воскликнул Фредди. — Он — настоящий аскет! Я таких и не видал!

— Да он больше аскет, нежели старик Винтерскоу! — сказал я.

Фредди кивнул, кашлянул, усмехнулся, опять кивнул, очень нервно оскалившись, — с этим он не мог не согласиться. Иоаким был настолько аскет, что старик Винтерскоу, который попивал вино и ел фрукты и не отказывался, если его угощали рисом с курочкой и специями, никак не мог против Иоакима считаться настоящим аскетом. Иоаким в этом отношении обошел старика. Он был редкостный аскет. Он бегал, ел два раза в сутки, носил одну и ту же одежду, был неприхотлив. Слабостями Иоакима были курение и туалет. В туалетах он предпочитал опорожняться с открытой дверью, потому что терпеть не мог замкнутого пространства. Но и это он преодолевал, когда часами просиживал со мной в бойлерной. И даже если я его оставлял в ней одного, чтобы выйти за углем или чем-то еще, Иоаким не выбегал из бойлерной в панике, а терпеливо сидел внутри, ждал, не сдвигаясь с места, сидел и даже не скручивал папироску! Кажется, он преодолел в себе уже все, что мог в себе преодолеть житель Хускего!