Обер-прокурор Святейшего синода В. Н. Львов так же, как и Годнев, был одушевлен самыми лучшими намерениями и также поражал своей наивностью да еще каким-то невероятно легкомысленным отношением к делу, -- не к своему специальному делу, а к общему положению, к тем задачам, которые действительность каждый день ставила перед Временным правительством. Он выступал всегда с большим жаром и одушевлением и вызывал неизменно самое веселое настроение не только в среде правительства, но даже у чинов канцелярии.

   Говоря о В. Н. Львове, я не могу здесь же не записать эпизода, случившегося позднее, но имеющего тесную связь с характеристикой Львова.

   Это было в двадцатых числах августа (1917), во вторник на той неделе, в конце которой Корнилов подступил к Петербургу. Утром ко мне позвонил Львов и сказал мне, что у него есть важное и срочное дело, по которому он пытался переговорить с Милюковым как председателем ЦК и с Винавером как товарищем председателя, но ни того, ни другого не удалось добиться (кажется, они были в отъезде), и потому он обращается ко мне и просит назначить время, когда бы он мог со мной повидаться. Мы условились, что он будет у меня в шесть часов вечера. Я несколько запоздал возвращением домой и, когда пришел, застал Львова у себя в кабинете. У него был таинственный вид, очень значительный. Не говоря ни слова, он протянул мне бумажку, на которой было написано приблизительно следующее: (списать я текста не мог, но помню очень отчетливо): "Тот генерал, который был вашим визави за столом, просит вас предупредить министров-кадетов, чтобы они такого-то августа (указана была дата, в которую произошло выступление Корнилова, пять дней спустя, кажется 28 августа; сейчас я не могу точно ее восстановить, но по газетам это нетрудно сделать) подали в отставку¹⁹ в целях создания правительству новых затруднений и в интересах собственной безопасности". Это было несколько строк посредине страницы, без подписи. Не понимая ничего, я спросил Львова, что значит эта энигма {Загадка (греч.).} и что требуется, собственно говоря, от меня. "Только довести об этом до сведения министров-кадетов". "Но,-- сказал я, "едва ли такие анонимные указания и предупреждения будут иметь какое бы то ни было значение в их глазах". "Не расспрашивайте меня, я не имею права ничего добавить". "Но тогда, повторяю, я не вижу, какое практическое употребление я могу сделать из вашего сообщения". После некоторых загадочных фраз и недомолвок Львов, наконец, заявил, что будет говорить откровенно, но берет с меня слово, что сказанное останется между нами, "иначе меня самого могут арестовать". Я ответил, что хочу оставить за собою право передать то, что узнал от Львова, Милюкову и Кокошкину, на что он тотчас же согласился. Затем он мне сказал следующее: "От вас я еду к Керенскому и везу ему ультиматум: готовится переворот, выработана программа для новой власти с диктаторскими полномочиями. Керенскому будет предложено принять эту программу. Если он откажется, то с ним произойдет окончательный разрыв, и тогда мне, как человеку, близкому к Керенскому и расположенному к нему, останется только позаботиться о спасении его жизни". На дальнейшие мои вопросы, имевшие целью более определенно выяснить, в чем же дело, Львов упорно отмалчивался, заявляя, что он и так уже слишком много сказал. Насколько я помню, имя Корнилова не было произнесено, но, несомненно, сказано, что ультиматум исходит из Ставки. На этом разговор закончился, и Львов поехал к Керенскому. Насколько можно судить из тех сведений, которые впоследствии были опубликованы, Львов в этом первом разговоре с Керенским совсем не выполнил того плана, о котором он мне сообщал. Он не ставил никаких ультиматумов (это было сделано в конце недели, после того, как Львов съездил в Москву и снова вернулся), а просто говорил о каких-то положениях и требованиях, исходящих от каких-то общественных групп. Так, по крайней мере, передавал разговор сам Керенский, и Львов этого не опроверг. Я, к сожалению, не имел потом случая встретиться с Львовым, и весь инцидент до настоящего времени остался для меня недостаточно разъясненным. Но одно для меня несомненно. Или Львов по дороге в Зимний дворец резко изменил свои намерения, или -- Керенский уже пять дней знал о том, что готовится. Я лично склоняюсь скорее ко второму предположению. К сожалению, в то время, когда я пишу эти строки, я еще не знаком с книгой Керенского, в которой он излагает свои показания по делу Корнилова, разукрашивая их позднейшими добавлениями. Но если действительно столь ответственные поручения были даны такому человеку, как В. Н. Львов, то это только свидетельствует о том, что инициаторы переворота очень плохо разбирались в людях и действовали крайне легкомысленно... Милюков впоследствии выражал предположение, что Львов "жестоко напутал" во всей этой истории. Повторяю, она осталась для меня загадочной. Должен еще прибавить, что о разговоре моем я в тот же вечер сообщил Кокошкину, а также другим нашим министрам (Ольденбургу и Карташеву²⁰), с которыми виделся почти ежедневно в квартире А. Г. Хрущева. Помню, что я просил их обратить внимание на поведение Керенского в вечернем заседании. Впоследствии они мне сообщили, что Керенский держался как всегда, никакой разницы.

   К характеристике В. Н. Львова еще добавлю: когда Милюков в двух заседаниях познакомил Временное правительство с нашими "тайными" договорами²¹, ничего не могло быть искреннее, непосредственнее и наивнее негодования Львова. Он характеризовал эти договоры как разбойничьи и мошенничьи и, кажется, высказывался за немедленный отказ от них. В особенности возмущался он Италией и теми "аннексиями" (тогда еще это слово не стало крылатым), которые она себе выговорила. С такой же непосредственностью он говорил об "идиотах и мерзавцах", заседающих в синоде. Доклады его были проникнуты каким-то почти комическим отчаянием. Несомненно, В. Н. Львов имел не одну положительную черту: он не был политическим интриганом, он всею душою отдавался той задаче, которую себе поставил: оздоровление высшего церковного управления. К несчастью, эта задача была ему решительно не по плечу. Так же, как и Годнев, он безропотно уступил свое место, когда оно понадобилось для другого. И несмотря на всю развитую им за пять месяцев пребывания в должности обер-прокурора энергию, я не знаю, оставила ли его деятельность хоть какие-нибудь следы в "ведомстве православного исповедания".

   Я уже упомянул о том, какой неожиданностью для меня было появление на посту министра финансов М. И. Терещенко. Сперва я даже не хотел верить, что дело идет о том самом блестящем молодом человеке, который несколько лет до того появился на петербургском горизонте, проник в театральные сферы, стал известен как страстный меломан и покровитель искусства, а с начала войны, благодаря своему колоссальному богатству и связям, сделался видным деятелем в Красном Кресте. Позднее, я знал, он стал во главе киевского военно-промышленного комитета и на каком-то съезде, бывшем в Петербурге, произнес речь, которую можно характеризовать как речь "кающегося капиталиста". Это было единственным его общественным выступлением, о котором я знал. Я не знал, что он был в довольно, по-видимому, тесных отношениях с Гучковым и с Некрасовым и пользовался расположением Родзянко. До сих пор я точно не знаю, кто выставил его кандидатуру. Я слышал, что он от нее упорно отказывался. В настоящее время о нем сохранилось воспоминание, главным образом, как о министре иностранных дел, пробывшем на этом посту в течение шести месяцев, с начала мая по конец октября, когда свергнуто было Временное правительство. Как министр финансов, он -- за два месяца пребывания в этой должности, -- кажется, не оставил сколько-нибудь заметного следа. Занят он был главным образом выпуском знаменитого займа свободы. Я помню, что, когда ему приходилось докладывать Временному правительству, его доклады всегда были очень ясными, не растянутыми, а, напротив, сжатыми и прекрасно изложенными. По существу, я не берусь судить о его качествах как министра финансов. Он отлично схватывал внешнюю сторону вещей, умел ориентироваться, умел говорить с людьми -- и говорить именно то, что должно было быть приятно его собеседнику и соответствовать взглядам последнего. В своей деятельности, как министр иностранных дел, он задался целью следовать политике Милюкова, но так, чтобы Совет рабочих депутатов ему не мешал. Он хотел всех надуть -- и одно время это ему удавалось... В сентябре 1917 г. социалисты в нем разочаровались и ничего больше от него не ждали, а Суханов-Гиммер на страницах "Новой жизни" уже значительно раньше начал против него кампанию. В июле и августе он вместе с Некрасовым и Керенским составлял триумвират, направлявший всю политику Временного правительства, -- и в этом качестве он несет ответственность за слабость, двуличность, беспринципность и бесплодность этой политики, вечно лавировавшей, вечно искавшей компромисса тогда, когда выход из положения мог заключаться только в отказе от компромисса, в решительности и определенности. В октябре -- главным образом, со времени образования "Совета Российской республики"²² -- Терещенко демонстративно порвал с социалистами. Я был нечаянным свидетелем его бурного объяснения с Керенским и его настояний, чтобы Временное правительство освободило его от портфеля министра иностранных дел, причем он указывал на меня как на своего преемника. Но все это было слишком поздно. М. И. Терещенко постигла печальная судьба. Он хотел завоевать общие симпатии, общее расположение. Между тем он нигде, решительно ни в каком общественном круге, ни в какой политической группе не пустил прочных корней, никто им не дорожил, никто не ставил его высоко. Се n'etaii pas un caractere {Это не была личность (фр.).}. Замечательно при этом, что дипломатические представители союзников относились к Терещенко с гораздо большими симпатиями, чем к Милюкову. Его souplesse {Сговорчивость, уступчивость (фр.).}, самая его светскость, отсутствие у него твердых убеждений, продуманного плана, полный его дилетантизм в вопросах внешней политики -- все это делало из него, при данных обстоятельствах, человека, чрезвычайно удобного для разговоров, А за все время существования Временного правительства вся наша международная политика ограничивалась разговорами.