-- Да! Но не надо было кружить голову глупой девчонке! Она возомнила, что сделается женой "известного писателя" и поспешила растрезвонить об этом всем, даже написала род­ным в провинцию! И теперь она так злится на тебя, так злится, что ты не женился на ней!

   Шибалин тяжко, тихо, раздельно:

  -- На меня все женщины злятся, что я не женился на них. Вера глядит на него:

  -- Как это так "все женщины"? Ну и самомнение у тебя! Шибалин поправляется:

  -- Я хотел сказать "все знакомые женщины". Вера с насмешкой:

  -- А ты все ищешь "незнакомую", "далекую"?

   -- Безусловно! Ибо знаю, что, пока не будут сломаны перегородки, разделяющие людей на "знакомых" и "незнакомых", пока все люди земной планеты не согласятся раз навсегда считать себя "знакомыми" друг с другом, -- до тех пор человеку не найти себе подходящую пару! И семейные драмы не прекратятся! И проституция будет расти!

   Вера подозрительно посматривает на него:

   -- Знаешь, Никита, ты делаешься маньяком своей идеи о "знакомых" и "незнакомых". Смотри, не спять на ней с ума.

   Шибалин мучительно:

   -- Лучше сойти с ума, чтобы, по крайней мере, ничего не понимать из того, что происходит вокруг, чем ежечасно, ежеминутно натыкаться на вопиющую людскую глупость!..

   Шибалин вдохновляется все больше, уходит в свою тео­рию все глубже, говорит все резче... А Вера, слушая его, неза­метно возвращается к своему личному горю. С безграничной печалью глядит она в сторону и, как бы сама с собой, тихим, глубоко несчастным голосом повторяет:

   -- Что же мне теперь делать?.. Что же мне делать?..

   Шибалин подчеркнуто-грубо:

   -- Стараться больше не встречаться со мной -- никогда, нигде! Это самое главное из того, что тебе сейчас нужно! А остальное само собой наладится... Время залечит все раны... Явится у тебя, когда надо будет, и новая привязанность...

   Демонстративно достает из кармана часы, глядит, морщит лицо, как бы поражаясь, что уже так поздно.

   Вера вся вспыхивает. На момент теряется, потом говорит быстро-быстро:

   -- Не смотри, не смотри на часы! Сама знаю, что пора уходить! Аудиенция у Его Величества мужчины окончена!

   И хочет встать и не может -- слишком кипит в груди! Сидит, ломает пальцы рук. Под кожей ее лица пробегают нерв­ные вздрагивания...

   Шибалин в то же время ворчливо, в землю:

   -- Говоришь, знаешь, что пора, а не уходишь...

   Вера с выражением такой боли, такой обиды, как будто ее хлестнули по щеке:

   -- Не может без оскорбления! Не может! Не может без плевка! Не может!

   Собирает все свои силы, вскакивает. Стоит к нему спи­ной, судорожно потягивается, корчится вся.

   Шибалин по-прежнему угрюмо, медленно:

  -- Вот видишь, чем дольше ты сидишь со мной, тем боль­ше портишь себе настроение. А если бы ушла раньше...

   -- Конечно, теперь я тебе не нужна! -- говорит с содро­ганием Вера, не глядя на него. -- Я была тебе нужна только до славы, только до известности! А теперь -- согласно новой своей теории -- ты рассчитываешь выбрать себе подругу из "женщин всей земной планеты!". Ну и выбирай! Мешать не буду! Выбирай, выбирай, желаю тебе полного успеха в этом, пол-но-го ус-пе-ха! Оставайся здесь, сиди, наблюдай, выслеживай, выуживай дурочек, "Каппочек!". Проводи в жизнь свою новую, упрощенную, ар-хи-сво-бод-ну-ю теорию!

   Резко, неприятно, как ненормальная, хохочет уходя:

   -- Ха-ха-ха!

   Шибалин, оставаясь сидеть, низко свешивает со скамьи голову...

   Вдали, в глубине парка, некоторое время спустя духовой оркестр рядом мощных коротких аккордов начинает энергич­ный, зовущий на битву, на борьбу марш.

   Шибалин поднимает голову и чувствует, как этот марш вливает в него волны новой бодрости, новой силы, новой уве­ренности в своей правоте.

XIII

   Шибалин долго ходит по главной аллее, всматривается в лица гуляющих женщин, мужчин -- но все же больше в лица женщин -- старается разгадать этих незнакомых ему людей, узнать, чем каждый из них доволен в своей жизни, чем недоволен, какими живет стремлениями, какими тешит себя надеждами...

   Наконец, утомившись ходить, он падает на первую попав­шуюся скамейку рядом с молодой женщиной в платочке, с простым рябым дурковатым лицом.

   И Шибалин, настроенный философски, начинает думать об этой женщине: вот рядом с ним сидит женщина, сидит человек, ему незнакомый, и в этом человеке заключен целый мир, совершенно неведомый ему, навсегда закрытый для него...

   Кто эта женщина?

   Почему она здесь одна?

   О чем она сейчас думает?

   Как она отнеслась бы к его идее, убивающей в корне и тоску одиночества, и другие человеческие личные беды?

   Шибалин смотрит на женщину в платочке, потом отвора­чивается от нее, громко вздыхает и с большим чувством произ­носит вслух, обращаясь не то к женщине, не то к самому себе:

   -- Черт возьми!.. Скверно устроен свет!.. В Москве больше двух миллионов жителей, а обмолвиться живым словом, поговорить по-человечески не с кем!.. Раз-го-ва-ри-вать с "не-зна-ко-мы-ми" вос-пре-ща-ет-ся -- ха-ха-ха!..

   Потом обращается уже к ней:

   -- Соседка!.. Помогите мне понять такую вещь: почему разговаривать с "незнакомыми" считается недопустимым?.. И вообще почему люди делят себя на "знакомых" и "незнакомых"?.. Почему бы всем жителям земной планеты раз навсегда не сговориться считать себя "знакомыми" между собой?.. Между прочим: когда я развиваю подобную мысль, находятся умники, которые принимают меня за сумасшедшего... Ну, а вы, соседка, как думаете об этом?.. Каково ваше мнение на этот счет, мнение человека, так сказать, выхваченного мною из массы?

   Женщина в платочке сидит боком к Шибалину, молчит, не двигает ни одним мускулом, точно парализованная.

   -- Чего же вы молчите? -- внимательно присматривается к ней, к одной ее щеке, Шибалин.

   Женщина в платочке перестает свободно дышать, незамет­ным движением постепенно поворачивается к Шибалину спиной.

   И в дальнейшем Шибалин разговаривает уже с ее за­тылком.

   -- Гражданка!.. Будьте добры, скажите -- мне это очень важно знать, -- что вы переживаете, какие чувства, какие мысли, когда вдруг с вами заговаривает человек, лично вам незнакомый, т. е. не представленный вам третьим лицом, как, скажем, в данном случае я?..

   Женщина в платочке не издает ни звука, незаметно отъез­жает от Шибалина к концу скамейки.

   -- Вы молчите... -- утвердительно замечает Шибалин вслух, тоном ученого, передающего свои наблюдения третьему лицу для записи в соответствующий журнал. -- И я вижу, как весь ваш организм, как какой-нибудь сосуд, снизу доверху наполняется чувством растущего суеверного страха. В общем это, конечно, замечательно... Но только, если смотреть на это с точки зрения научной, объективной... Что же касается лично моего отношения к этому, то ваше молчание кажется мне странным, очень странным. Скажите, а как вы сами понимаете его?.. В чем тут, собственно, дело?.. Какое я совершаю против вас преступление, когда заговариваю с вами, не будучи с вами "знаком"?..

   Женщина в платочке сидит на самом кончике скамейки, затылком к Шибалину и продолжает молчать.

   Шибалин, глядя ей в спину, восклицает тоном удивленного восхищения:

   -- Как это, однако, хорошо!.. Ах, как интересно!.. Какая все-таки роскошь!.. Кто бы мог этому поверить, а между тем это действительно так: вы молчите и молчите!.. Ваше молчание дает мне так много, так много!.. И в данную минуту я очень благодарен вам за него, очень!.. Давно мое сердце не билось так, как бьется сейчас!.. Но, гражданка, помолчали и -- довольно!.. Для меня, для моей науки, для моей идеи вашего молчания вполне достаточно!.. Теперь скажите мне хотя несколько поясняющих слов, ответьте на вопросы, которые я вам только что ставил! Ну, говорите же!