-- Я знаю, что я делаю! -- отбивается Антон Тихий то от одного, то от другого. -- Мне это уже надоело! Куда ни придешь, везде прежде всего смотрят тебе на ноги! И всюду норовят сорвать с тебя 20 коп. галошного налога! Галоши того не стоят, сколько мы переплачиваем за их "хранение"! Не "храните", черт с вами! Не надо! И раз никто против этого не борется, я решил сам начать с этим решительную борьбу! Я сегодня был в восьми учреждениях, и из-за галош за мной сегодня восемь президиумов по лестницам гнались, так что эти ваши будут де­вятые! Болтаем языком о пролетарской культуре, а на практике заводим буржуазные порядки!

  -- Товарищ Антон Тихий, -- сейчас же выступают ему возражать. -- Еще бы ты чего захотел! Ввалился в зал собра­ния в галошах! Здесь все-таки не Сухаревка, а союз!

   В дверях появляется президиум, и разговоры в зале пре­кращаются.

   Лицо Данилова сосредоточенно, сурово.

   -- Разрешите огласить решение президиума!

   Смотрит в бумажку, торжественно читает:

   -- Несмотря на то что настоящее собрание вместе со всем СССРом высоко ценит талантливые стихотворения Антона Тихого на производственные темы, про электрификацию, канализацию... тем не менее президиум никак не может ему позволить нарушать принятый в общественных местах порядок. А посему президиум постановляет...

   Тут зал удерживает дыхание, Данилов несколько повыша­ет голос:

   -- ...предложить поэту Антону Тихому либо немедленно ставить в раздевальной галоши, либо удалиться из зала. В случае же неисполнения Антоном Тихим ни того ни другого, войти в правление союза с ходатайством об исключении его из союза на один месяц.

   Антон Тихий с бешеной дергающейся жестикуляцией:

   -- Из такого собрания и такого союза я сам уйду! Будете просить, и то не останусь! Я и в Москву-то вашу напрасно приезжал! Ехал, думал: вот наберусь там у них этого самого, московского, пролетарского! А они?! У нас в несчастном Камышине и то куда революционнее!

   Уходит широкими шагами, размахивает расходившимися руками, в дверях останавливается, оборачивается, со страшным лицом грозит собранию кулаком:

   -- Ста-ро-ре-жим-ни-ки!!!

   С треском захлопывает за собой дверь.

   В зале за столиками неопределенное молчание. Кто-то, спрятавшись за чужую спину, хохочет.

   Вырываются по адресу ушедшего несколько негромких замечаний.

  -- Чудак!

  -- Что-то из себя строит!

  -- Просто ненормальный!

   Шибалин, сидевший это время внизу, на стуле, поднимает­ся на одну ступеньку на кафедру и среди тишины спрашивает у всех:

   -- Ввиду обилия сегодня всяких инцидентов, может быть, отложим мое выступление до другого раза?

   Собрание точно вдруг просыпается от долгого тяжелого сна. Машет руками, головами:

   -- Нет, нет! Что вы, что вы! Ни за что! Ваша тема так интересна! Начинайте сейчас! Просим! Просим!

   И потом все собрание протяжно дудит, как в басовые трубы:

   -- Про-сим! Про-сим!

   Встает на своем председательском месте Данилов.

   -- То-ва-ри-щи!!! Ти-хо!!! Зап-ри-те там две-ри!!! Будем считать, что ничего не случилось!!! Никита Акимыч, ваше слово...

   Садится.

IV

   Могуче и трагически режет каждое слово Шибалин и тяжелыми жестами руки сечет перед собой воздух, точно ставит в своей чеканной речи невидимые знаки препинания.

   -- Итак, товарищи, принимая во внимание все сказанное мною тут перед вами сегодня, я с полным правом и со всей энергией утверждаю: р-революции не было!!!

   Последние три слова он выкрикивает и делает рукой и всем корпусом бросающие движения вверх. Потом некоторое время стоит, молчит и с мрачно-торжествующей миной глядит вверх, как бы любуется, высоко ли забросил.

   Аудитория сидит, ловит каждое слово оратора, следит за каждым движением его приковывающего лица, не шевелится, не дышит.

   -- Р-революции не было, потому что человек как личность остается по-прежнему ужасающе одинок, кошмарно одинок, точно окруженный беззвучной ледяной пустыней!.. Р-революции не было, потому что человек -- и мужчина и женщина -- по-прежнему с беспредельной тоской в глазах стоит перед неразре­шенной проблемой пола!.. Р-революции не было, потому что че­ловек как таковой по-прежнему таскает на своем горбу весь тяжкий груз полученных им по наследству тысячелетних предрас­судков, разоблачению самого страшного из которых, собственно, и была посвящена моя сегодняшняя импровизированная лекция! Речь идет, как вы уже знаете, об укоренившемся среди нас чудо­вищном обычае подразделять людей на наших "знакомых" и "не­знакомых"!.. И в то время, как со "знакомыми", с этой микроскопи­ческой горсточкой людей, нам разрешается всяческое общение, вплоть до любви и брака, -- с "незнакомыми", то есть со всем остальным населением земного шара, мы не имеем права даже заговаривать при встречах на улице, потому что, видите ли, это "не-при-лич-но"!!!

   По залу, по группам сидящих за столиками прокатывается завывающий гул общего удивления:

   -- У-у-у... У-у-у...

   Только один юнец, сутулый, с разочарованным лицом, кри­чит со своего места:

  -- Старо! Нельзя ли чего-нибудь поновей!

   Остальные дружно шипят на него:

   -- Цшш... Цшш...

   Данилов привстает, сверлит их черными очками. Шибалин хмурится, наливается еще большей упрямой волевой силой, продолжает:

   -- И, благодаря подобной вопиющей дичи, товарищи, каждый из нас -- будь то мужчина или женщина -- до сего дня обречен выбирать себе пару из мизерно узкого круга своих личных "знакомых", минуя всех остальных...

   Шибалин делает дурацкую гримасу и насмешливо-крив­ляющимся голосом раздельно цедит одними губами:

   -- Бери не ту, которая тебе больше всего на свете подходит, не далекую, не идеальную, а ту, которая имеется у тебя под рукой!!!

   Опять по залу из конца в конец прокатывается массовый вой удивления и солидарности с мыслью оратора. Кто-то догадливо кричит из-за своего столика:

   -- Надо выбирать себе такую, чтобы от нее не тянуло к другим!

   Данилов пугает его темными очками. Он прячется.

   И снова энергичная речь Шибалина.

   В дальнейшем Шибалин говорит, что благодаря указан­ному им предрассудку каждая брачная связь двух человек на земле до сих пор оказывается недоразумением, ошибкой, за которую в течение всей своей жизни расплачиваются обе стороны -- и мужчина, и женщина...

   -- Товарищи! Сегодня мы уже разбирали с вами во всех подробностях семейную трагедию величайшего гения, какого когда-либо рождала земля, нашего Льва Николаевича Толсто­го!.. А Гоголь?! Неужели вы думаете, товарищи, что на всей земной планете, на обоих ее полушариях, не отыскалась бы девушка, которая всей душой полюбила бы нашего чудесного Гоголя и которую в свою очередь полюбил бы и он?!

  -- Конечно, отыскалась бы! -- звенит взволнованный го­лос первой женщины, участницы собрания.

  -- И еще сколько! Не одна! -- вырывается возглас у другой.

  -- Сколько хотите! -- подтверждает нервно третья.

  -- Каждая согласилась бы! -- признается за всех четвертая.

  -- Еще бы! Го-голь! -- поясняет пятая.

   Мужчины слушают разошедшихся женщин и с выраже­нием великого своего превосходства добродушно посмеиваются.

   И Данилов улыбается, когда звонит женщинам и призыва­ет их не прерывать оратора.

   Шибалин тоже не может удержаться от улыбки, когда обращается исключительно к ним:

  -- Ну вот видите, товарищи женщины, разве я был не прав? Когда в одном этом зале и то нашлось столько питаю­щих должные чувства к Гоголю! А между тем Гоголь за всю свою жизнь так и не встретился со своей парой, потому что она находилась где-то за проклятой чертой его личных "зна­комых"!.. Товарищи, и не только Толстой, и не только Гоголь!.. Я сегодня приводил вам из всемирной истории еще более возмутительные примеры, когда мировые гении человечества принуждены были тайно сожительствовать со своими безгра­мотными кухарками!..