-- Б-барыня?! -- во весь голос вскричала, точно выстрели­ла, Гаша с чисто деревенским откровенным восторгом и всплес­нула руками...

  -- Не говорите так, Гаша, не говорите, -- тихо и торопливо перебила ее Ксения Дмитриевна. -- Теперь барынь нету...

  -- Ничего, ничего, -- заулыбалась обомлевшая Гаша. -- Это я так. По привычке...

   И в Москве, на Трубной площади, на "Универсальном рынке", в самом оживленном ряду этого рынка, галантерейном, в воскресенье, в двенадцать часов дня, в хорошую осеннюю по­году, в ярком свете нежаркого сентябрьского солнца бывшая несколько лет тому назад горничной крестьянка Рязанской губернии Агафья Семеновна Афонина, прослезившись от ра­дости, бросилась в объятия своей бывшей барыни, дворянки по происхождению, жены инженер-химика, Ксении Дмитриевны Беляевой.

   Молодые женщины, обняв друг друга, слились в удивлен­ном, стонущем поцелуе.

   Ярко-красный платок и ярко-зеленая шляпка тесно при­жались друг к другу, дробно затрепетали на месте над голова­ми движущейся толпы, как две яркие весенние бабочки, радост­но усевшиеся в погожий день на одном и том же острие кустика...

  -- Гражданки, не заставляйте товар, проходите дальше! -- кричали на них из обоих рядов галантереи нервнолицые тор­говцы, скрюченно прыгающие внутри своих разукрашенных бу­док, как попугаи внутри клеток.

  -- Пройдемте, барыня, на тот бульвар и там поговорим, -- предложила Гаша, красная, улыбающаяся, в веселых слезинках. -- Я так рада, что встретила вас, я так часто вспоминала про вас.

  -- Гаша! -- негромко, но убедительно произнесла Ксения Дмитриевна, следуя вместе со своей спутницей к выходу с ба­зара. -- Только вы, пожалуйста, не называйте меня барыней!

  -- Хорошо, хорошо, -- проговорила Гаша и усмехнулась над собой: -- Я все забываю.

  -- Не напоминайте мне о прошлом, о том времени, когда я была к вам так несправедлива, -- прежним голосом быстро продолжала Ксения Дмитриевна, с опущенным, суровым, взвол­нованным лицом.

  -- Ну нет, -- весело и решительно возразила Гаша. -- Об вас я этого не могу сказать. Вы были для меня хорошей хозяй­кой, не как ваша покойная матушка. Я никогда не забуду, как вы всегда жалели меня. Когда у вас дома вечерами засижива­лись гости, вы позволяли мне ложиться спать, не ожидавши, когда разойдутся гости. А на другой день вы приходили ко мне на кухню и помогали мне перемывать после гостей посуду.

  -- Ого, вы даже это помните! -- рассмеялась Ксения Дмит­риевна, опустив лицо в землю, чрезвычайно довольная.

   -- А как же этого не помнить? -- тоном значительности

произнесла Гаша. -- Я все помню.

   Они вошли через боковые ворота на Цветной бульвар, сели на садовую скамейку, продолжали возбужденно расспра­шивать друг друга.

   Проходившие той же аллеей бульвара деловые мужчины всех классов и возрастов, поравнявшись с их скамьей, вдруг осаживали шаг, как резвые кони, нарвавшиеся на неожидан­ное препятствие, и, скосив на молодых женщин большие, стра­дальчески обожающие глаза, продолжали идти другой, нежной, игривой поступью, как вальсирующие под музыку на цирковой арене лошади.

   У Ксении Дмитриевны в руках был купленный на Трубном рынке фунт кислой капусты в протекающем кулечке. И, чтобы не испачкать капустным рассолом пальто, она сперва перекла­дывала кулечек в руках с боку на бок, потом положила его на доску скамейки рядом с собой.

   Гаша точно таким же образом нервно вертела в руках свою покупку, небольшой, туго упакованный в белую бумагу сверток. Во время разговора она незаметно разрывала бумаж­ную обертку, и из образовавшейся в белой бумаге дырочки вдруг весело глянула на Ксению Дмитриевну, как кусочек неба, голубая атласная материя.

  -- А как вы изменились, Ксения Дмитриевна, как поблед­нели, исхудали! -- с сочувствием говорила Гаша и без стесне­ния всматривалась в лицо своей собеседницы.

  -- А вы, Гаша, так пополнели, раздобрели, что вас трудно узнать, -- окинула взглядом Ксения Дмитриевна фигуру Гаши.

  -- Конечно, -- тише и с сокрушением продолжала Гаша. -- Я понимаю, вам при советской власти плохо...

  -- Ничего подобного! -- горячо возразила Ксения Дмит­риевна, и в ее темных глазах зажглись мучительные огоньки. -- Я бы и при советской власти чувствовала себя хорошо, если бы не любовь к подлецу! Меня любовь к подлецу губит! А против советской власти я не имею ничего. Ведь я никогда не была монархисткой и сейчас со многими нововведениями коммуни­стов вполне согласна.

  -- Какая любовь? К какому подлецу? -- испуганно округ­лила зеленые глаза Гаша.

  -- Разве вы не помните моего мужа?

  -- Геннадия Павловича? Молодого барина? Как не по­мнить! Тоже хороший был человек, обходительный...

  -- А оказался подлецом! -- вставила Ксения Дмитриевна и изобразила на лице гримасу отчаяния: -- Пять лет притво­рялся, на шестом году прорвался!

  -- Что так? -- спросила Гаша и вдруг догадалась: -- Он вас бросил?

   Ксения Дмитриевна глубоко вздохнула. Потом, с ирони­ческой усмешкой, с язвительными кривляниями ответила:

   -- Да. Мы "разошлись", "по доброму согласию", "без скандала", "тихо", "культурно". И, разойдясь, мы решили "для прочности развода" тотчас же разъехаться в разные города. Он остался в Харькове, где мы с ним проканителились последние два года, а я перебралась в Москву.

  -- Вот не ожидала, что вы с Геннадием Павловичем ког­да-нибудь разведетесь! -- удивилась Гаша. -- Так хорошо жили!

  -- Я тоже этого не ожидала, -- сказала печально Ксения Дмитриевна. -- Когда сходились с ним, думала -- будут одни розы, а оказались одни шипы. Да, Гаша, много вынесла я за эти годы, очень много...

   И она кратко рассказала обо всех своих послереволюци­онных злоключениях...

   ...Революция отняла у нее небольшой домик в Москве, маленькую дачку под Москвой. И ничего этого она не жалеет: раз отобрали -- значит, так нужно. Ее муж, Геннадий Павлович, тогда же лишился места, так как фабрика, на которой он служил химиком, остановилась. У нее с ним начались семейные нела­ды, ежедневные крупные разговоры по самым мелочным пово­дам. Что ни день, то он становился все раздражительней, приди­рался ко всяким пустякам, на каждом шагу попрекал ее, что она, окончившая "разные дурацкие гимназии", ничего не умеет де­лать, не знает никакой профессии, не в состоянии зарабаты­вать, интеллигентка, барыня, привыкшая пользоваться трудом до­машних прислуг. Себя же он вдруг вообразил "новым челове­ком", "созвучным эпохе", надел высокие сапоги, кожаный картуз, ввел в обиходную речь неприличные слова, называл себя "чер­ной костью", "простым рабочим", "человеком физического тру­да", будучи на самом деле по происхождению дворянином, а по профессии инженером-химиком. "Прошло то время, когда жен­щина ловила мужчину и делала его своим мужем одной своей внешностью, пикантностью. Теперь, после Октябрьской револю­ции, женщина берет нашего брата чем-то другим..."

  -- Ну да, -- сказала Гаша, инстинктом женщины сразу принявшая сторону женщины. -- Значит, пока вы имели кое-что из имущества, вы были хорошие для него, а как, благодаря революции, потеряли все и остались ни с чем, так стали вдруг плохие!

  -- И вот, -- закончила свою скорбную повесть Ксения Дмитриевна, -- без мужа, без средств, без работы, без квартиры и, что самое ужасное, с безнадежной любовью к подлецу, брожу я теперь по Москве и брожу. С помощью старых московских друзей надеялась устроиться на какую-нибудь работу, отыскать для жилья какую-нибудь каморку. Но пока все безуспешно. Как попала сюда, на Трубный рынок, -- сама не знаю. Вот купила фунт квашеной капусты, -- взяла она со скамьи подмок­ший кулек и перевернула его на другой бок, -- думала тут, на бульваре, поесть ее...

  -- А вы поешьте, -- смутилась и почему-то покраснела Гаша. -- Или лучше пойдемте ко мне обедать.