Таким путем и мы все, шесть человек по нашему делу, находились здесь, в алтаре, и наговорились после долгих месяцев разлуки.

   И так продолжалось все лето 1915 г., в продолжение которого мы виделись несколько раз. Священник был доволен тем, что приучил к церкви атеистов (ибо он знал нас таковыми, как почитателей и друзей Л. Н. Толстого), а мы были еще более довольны такой любезностью к нам и готовы были хоть каждый день ходить в церковь.

   Кроме личных свиданий, эта библиотека служила надежным местом для передачи писем и по тюрьме, и на волю, ради чего в церковь приходили особые любители, которые имели возможность передавать их и по тюрьме, и пересылать на волю без просмотра. И какая же радость в

   289

   этом всем заключенным, которые знали об этом и имели возможность пользоваться! К сожалению, священник этот был из заштатных и был в тюрьме временно. В конце лета его сменили, с его уходом прекратились и наши свидания. И только потом Душан Петрович, который как врач ходил по всей тюрьме, только он подходил часто к нашей камере и говорил в волчок, всячески утешая нас.

   Милый, добрый Душан Петрович! Как он умел находить в тюрьме нуждающихся и помогать им! Время совпало с огромным наплывом беженцев с театра войны по пути нашего отступления, которых почему-то перегоняли через тюрьму. Каждый день мы их видали по нескольку сот на дворе, и между ними были совсем полуголые, больные и голодные. Его выпускали из камеры помогать врачам в их осмотре, и тут он находил самых нуждающихся и помогал кому хлебом и молоком, кому лекарствами и бельем, а кому деньгами. Перед ним преклонялся не только Арапыч со своей камерой "жулья", но даже уважала и администрация, которой он причинял так много хлопот своими просьбами за нуждающихся. Уважал и Данила, называя его святым человеком.

   -- На него даже нельзя и осердиться, -- говорил он нам про Душана, -- только и знает за людей хлопочет, а самому ничего не нужно, точно он и в тюрьме не находится.

   Да и раньше, будучи в Ясной Поляне, я слышал о нем такие же отзывы яснополянских крестьянок. В их деревне еще при жизни Льва Николаевича он устроил амбулаторный прием больных, и так им помогал и заботился о них, что заслужил себе хорошую память. Когда я пишу эти строки, его уже нет в живых. Он умер у себя на родине в Чехословакии, вернувшись туда из России после революции в 20-х гг.

ГЛАВА 62. ПРЕДВОДИТЕЛЬ ДВОРЯНСТВА

   В четверг под пятницу на Страстной неделе мы слышали, как долгое время ночью шла какая-то возня в соседней с нами пустой камере. Хлопали дверью, отпирали и запирали и торопливо бегали по коридору. Но так как ночью постовым был не Данила, а его сменный, "собака" Ефремов, то, как Фролов ни домогался, а до утра мы так и не могли узнать, что там за события. И только когда камеру с "жульем" выпустили на оправку, к волчку торопливо подбежал Арапыч и торжествующе передал нам, что ночью привезли арестованного за растрату дворянских сиротских денег чернского предводителя дворянства Сума-

   290

   рокова, и что, прежде чем посадить в камеру, от начальника тюрьмы потащили подушек, перину, поставили стол и стул. А также сейчас же принесли ему белого хлеба, сыру, колбасы, яиц и чаю.

   Фролов плясал от радости и говорил Тихомирову, что скоро привезут и губернатора Тройницкого и что мы тогда будем по соседству ходить к нему с визитами и справляться о здоровье его превосходительства.

   И так как для тюрьмы этот предводитель дворянства был крупной птицей, сейчас же пошли всякие догадки и толки о "перемене курса". Уж раз начали сажать своих крупных дворян, значит дело плохо и надо ждать перемен.

   Фролов уверял, что вскоре посадят и Распутина, и военного министра Сухомлинова.

   В субботу под Пасху Сумарокову в камеру натащили цветов, куличей, яиц, печенья, творожную пасху, ветчины и колбасы. Арапыч все подсматривал и громко на весь коридор спрашивал: "Ужели он все это один пошамает?" А Фролов говорил, что он, как "благородный джентльмен", для того все это готовит, чтобы пригласить разговеться весь коридор. И спор был только за то: с какой камеры он начнет эти приглашения?

   -- А если нас не угостит, -- говорил Арапыч, -- мы ему около камеры устроим кошачий концерт.

   Но радости Фролова не оправдались. Наш высокий пленник улетел на волю в ночь под Пасху. Мы ночью опять слышали возню, а наутро оказалась камера опять пустая и лишь стоял в целости праздничный стол со всем принесенным добром. Сам Данила, явившись в 8 утра на смену в праздничном мундире с начищенными пуговицами и поздравив нас с праздником, сообщил нам вполголоса, что нашего важного соседа освободили.

   -- Сам, говорит, следователь приехал на автомобиле и извинился перед ним за свою дерзость. Ему здорово попало за него от губернатора: как он смел так оскорбить потомственного почетного дворянина! А затем пришел на коридор корпусной дежурный, вызвал из двух камер "жулье" и разделил им все яйца, куличи и гостинцы "потомственного дворянина".

   -- Почаще бы нам таких привозили, -- говорили они, поедая с радостью дареное.

   В 9 утра роздали нам праздничный паек, состоявший из пары яиц, французского хлебца и куска кулича. Затем на коридор принесли ящик с калачами и французскими булками. Тульские купцы по традиции дарили этим

   291

   арестантов к празднику. (За мое сиденье это повторялось несколько раз на большие праздники.) Наша камера, как политическая, тоже по традиции отказалась от этих калачей в пользу уголовных, чем Арапыч со своею камерой остался очень доволен. Они радовались и калачам и поддержанному нами престижу политиков.

   -- Мы таковские, нам все возможно, а политики должны поступать с разбором, -- объяснял он в своей камера наш отказ от купеческих калачей.

   Перед обедом камеры обходил начальник тюрьмы со своею свитой, одетой и подбритой по-праздничному. И все честь честью. Вперед приложил по-военному руку к козырьку и поздоровался. Затем сказал приветливо: "Христос воскрес!" -- и поздравил с праздником, пожелавши нам как можно скорее оправдаться и освободиться из тюрьмы, попутно спросил, не имеем ли мы каких претензий, жалоб. На что Тихомиров совсем растрогался чуть не до слез. Правда, на этого начальника как будто не обижались и не жаловались, зато его помощники были порядочные псы.

   -- А как ты думаешь Тихомиров, -- спросил по его уходе Фролов, -- искренно он это сказал или только по обязанности, ради Пасхи?

   -- Да он человек не злой, не жестокий, почему же не поверить его искренности? Он человек к тому же простой, душевный...

   -- Душевный, -- передразнил его тот, -- вот за эту свою "душевность" и страдает русский народ. Он всякую сволочь на своих плечах терпит. Не может он искренне желать всем арестантам освобождения! Куда же он денется со своею командой борзых и гончих, по миру что ли ходить станет?

   -- По тебе не угодишь, -- сказал Тихомиров обиженно, -- и брешут -- плохо, и ласково говорят -- нехорошо.

   И, не желая портить праздничного настроения, стал потихоньку напевать "Христос воскресе..."

   -- Никакой твой Христос не воскрес, -- намеренно сурово сказал Фролов, -- только ты голову себе зря забиваешь.

   -- Если бы он не воскрес, праздника не было бы и на душе не было все так хорошо, -- отвечал тот, -- а то вот и в тюрьме сердце радуется.

   На другой день праздника тюрьму обходил и сам Тройницкий, заходил и в нашу камеру, но не христосовался и не здоровался, а только, увидавши Тихомирова, которого он знал лично, живо спросил: "Ну что, Тихомиров, покаялся, сознался?" На что тот смущенно и еле слышно отве-

   292

   тил: "Покаялся, ваше превосходительство". А нас с Фроловым не удостоил выслушать, хотя обронил нечаянно: "А эти такие с тобой?"