-- Да у крестьян никогда не спрашивали, как им жить, -- возразил Николаев, -- а большевики и подавно не станут спрашивать. Об них всегда и разговоры не о том, как им лучше, а как с них больше шерсти настричь!

   Тогда совсем и разговор другой, отвечаю, под насилием и угрозами и в тюрьме всю жизнь прожить можно, а только это так и будет тюрьма, а не вольная жизнь!

   -- Однако что же тут худого? -- спросил Посохил, приподнимаясь на койке. -- Идея общности имущества и труда -- христианская идея, и ее Маркс не выдумывал, он только ее выгоды подсчитал!

   С этим вполне согласен, говорю, а только не пошла она у христиан, не идет и у большевиков. Примеров уже тысячи: нынче сойдутся в коммуну, а через полгода-год и опять порознь. Это не жизнь, а волынка! Одно дело выдумать, а другое -- жить и работать!

   -- Из монастырей убегали, а не только из большевистских коммун, -- пояснил Виго, -- а уж на что там для спасения души люди сходились, а твоим мужикам черт велит вместе жить, бабы друг другу глаза выцарапают!

   Тут дело не в бабах, а в том, что человеку свобода нужна, чтобы он творил не чужую, а свою волю, и чтобы он своим трудом и временем сам распоряжался, тогда

   370

   и интерес есть, а в коммунах какая же свобода? Там ты просто батрак и живешь под чужой командой. Даже хлеб в яму спрятать нельзя, наскачет отряд губпродкомовцев и очистит артельный амбар. Большевикам, конечно, гораздо легче и удобнее мужиков эксплуатировать в коммунах, а нам нет никакого интереса батраками быть!

   -- Однако этими соображениями сама идея не умаляется, -- настаивал Посохин, -- в твоих доводах говорит наше несовершенство, а если бы люди поняли, что no-Божьи, по совести им же будет лучше, они бы обеими руками взялись!

   -- Коли бы Посохин не был военным, отличный бы из него поп вышел, -- пошутил Какунин.

   -- Да он и военный-то по недоразумению, -- согласился Виго, -- казачий полковник, а про Божье толкует! Твое дело, коли и руби, а мерохлюндию не разводи!

   -- Дрались и рубились и до тюрьмы докатились, -- шутливо сказал Посохин, -- хочу теперь за Бога взяться и его законы изучить.

   -- Безнадежное дело, -- сказал Кудрявцев, -- тогда уже наверняка из тюрьмы никогда не уйдешь!

   -- Однако в чем же суть? -- спросил Паршин, -- Я тоже не пойму до конца худой стороны марксистской установки на обобществление труда и орудий производства, ведь легче же сообща любой машиной пользоваться, чем одному ее иметь.

   По арифметике это верно, повторил я, хорошо и для ангелов, а для людей никуда не годится. Маркс за болванов людей посчитал, в лучшем случае за солдат, которых можно под барабанный бой заставить и вставать и ложиться, а живые люди только и хотят, чтобы их не трогали и на грех не наводили, а Маркс их кастрирует своими выдумками и отнимает их волю. Может, и невыгодно самому себе хозяином быть, зато греха меньше. А человек больше нужды греха боится. Отсюда и поговорка: "Щей горшок да сам большой"! Нужно, говорю, в мужицкой шкуре пожить, тогда только и понятно все будет, а со стороны толковать по-всячески можно!

   -- А как для вас эсеры, -- спросил снова Николаев, -- лучше бы крестьянам при них было?

   -- Какое же может сравнение быть, -- отвечал за меня Кудрявцев, -- во-первых, никакого кривлянья бы не было и разрешений и запретов дурацких, и земля бы была не государственная, а общественная. Сейчас, правда, и большевики им потворствуют, но ведь это же до поры до времени, а через год-другой и землю отнимут. Эсеры ставку на

   371

   крестьян делали, чтобы им угодить, а большевики крестьян в дойную корову превращают и на чиновников и на рабочих батрачить заставят. Для них крестьяне рабочий скот, не больше!

   -- Ну вот, пиши им об этом записку, Куренков опустит на нитке: так, мол, и так, товарищи, мужики вас ждут, не теряйте надежды!

   -- А ну вас к черту! -- выругался Куренков. -- С вами и в тюрьме новое дело пришьют, ты думаешь поговорить с ними по чести, по совести, а они так и норовят тебя утопить и вовлечь в разговор!

   Все громко рассмеялись и прекратили разговор*.

   * На этом воспоминания М. П. Новикова обрываются. Ниже его рукой сделана запись: "Данные записки как мемуары прошлого писались мною, которые изъяты у меня при обыске 9 августа 1937 г. М. Новиков".