Наш престарелый посол барон Будберг, назначенный в Мадрид приблизительно за пять лет до моего приезда, весьма тяготился пребыванием в Мадриде, где он совсем не акклиматизировался, чуждаясь испанцев и поддерживая близкие отношения почти исключительно со своими коллегами-послами. С ними он был очень дружен. К тому же некоторых из них, как, например, германского посла князя Ратибора и двух сменивших друг друга австро-венгерских послов - графа Виденбрука и князя Фюрстенберга, он знал гораздо раньше, подружившись с ними еще в Вене, где он долгие годы был секретарем, а затем - советником посольства*. Большими его друзьями были и французский посол г-н Жоффре, и итальянский граф Бонин-Лонгаре. Я поселился в той же гостинице, завтракал и обедал со своим послом и вскоре вполне вошел в этот дипломатический круг Мадрида. Надо, однако, признаться, хотя это и было приятно и удобно, но с точки зрения знакомства с Испанией и испанцами это давало весьма мало. Как я уже отмечал, отчужденность между испанцами и дипломатами была весьма велика. Мы сближались обыкновенно лишь с небольшой частью испанского общества, которая чувствовала себя дома в Биаррице и в Сан-Себастьяне и предпочитала пребывание здесь мадридской жизни. В Биаррице круглый год проживало много испанских семей, с которыми я постепенно перезнакомился, а отчасти и подружился. Эти знакомства и связи сохранились потом и в Мадриде, где для иностранца так трудно сойтись с местным обществом. В Биаррице была и довольно многочисленная русская колония. Между прочим, я впервые встретился там с графом С.Ю. Витте. Он часто наезжал туда к своей дочери Нарышкиной. Это было в 1913 г. Нас познакомила княгиня Фюрстенберг. Витте выглядел бодро. Он был весел и разговорчив. Нельзя было думать, что через полтора года его не станет**.
______________________
* Со всеми тремя я был тоже знаком ранее. Виденбрука я знал по Дальнему Востоку, Ратибора - по Афинам, а Фюрстенберга - по Петербургу.
** Как известно, Витте не предвидел войны с Германией, притом продолжительной, и держал свои деньги в германских банках. После объявления войны Нарышкины оказались в стесненном материальном положении.
______________________
Как я уже говорил выше, в Испании в это время было очень мало русских, и мы имели лишь два консульства - в Барселоне и в Кадисе. Наши торговые интересы в Испании были развиты очень слабо. В Барселону, однако, заходили суда Добровольного флота, перевозившие из Одессы зерно, а Барселона в свою очередь до войны посылала в Россию апельсины и лимоны, а также в небольшом количестве испанские вина. Кроме этого, в северные испанские порты шел лес из Финляндии. Таким образом, наш товарообмен с Испанией был весьма незначителен. В связи с этим незадолго до войны было закрыто наше консульство в Кадисе и взамен его учреждено консульство в Антверпене. Последним царским консулом в Испании, остававшимся там при Временном правительстве и.умершим в 1918 г., был князь Гагарин - генеральный консул в Барселоне, с которым я когда-то начал свою службу в Азиатском департаменте. В течение моего пребывания в Испании я довольно часто навещал его в Барселоне, а он бывал у меня в Мадриде. Ему были подчинены и все наши нештатные консульства в Испании, и, таким образом, он освобождал посольство от значительной доли консульской работы.
Осенью 1912 г. я побывал в отпуске в России, а затем вернулся с женой в Мадрид, где все же не решался занимать квартиру, продолжая надеяться, что долго там не засижусь. Зимой жене пришлось вернуться к детям, оставшимся в Петербурге. Я снова оказался в Мадриде один, но, надо сказать, в лучших условиях, так как начал свыкаться с мадридской жизнью. Зимой я лишь на несколько дней уезжал в Лиссабон, где гостил у моего старого знакомого П.С. Боткина, нашего посланника в этом городе. По сравнению с Мадридом Лиссабон поражает своими хорошими климатическими условиями, оживленной жизнью приморского города и совершенно исключительной живописностью. Так же хороши и окрестности Лиссабона, в особенности загородный замок Синтра. Мы их объездили вместе с Боткиным, весьма обрадовавшимся моему приезду, так как в Лиссабоне, как и в Мадриде, добровольных изгнанников-дипломатов редко посещают соотечественники. Одной из слабостей Боткина было уличать всех в масонстве. По его мнению, Извольский был масоном высокой степени. Когда я спросил его, масон ли, по его мнению, Сазонов, Боткин быстро ответил: "Если масон, то самой низшей категории, из несознательных".
В 1913 г. я снова побывал в России, а осенью поехал лечиться в Виши, так как климат Мадрида пагубно влиял на мое здоровье, и я вторично в жизни, как и после Пекина, почувствовал необходимость серьезного лечения.
Пребывание мое в Виши оказалось не только полезным, но и интересным. Я встретился там с нашим министром С.Д. Сазоновым. Хотя его здоровье и значительно поправилось, но он еще нуждался в серьезном лечении, а потому и находился в Виши. Приехал я туда в сентябре и пробыл до середины октября, когда уже большинство больных разъехались. Это обстоятельство имело своим последствием то, что, живя в одной гостинице с Сазоновым, мы встречались с ним каждый день и, наконец, стали завтракать и обедать вместе. Я был далек от мысли разыгрывать при своем министре роль случайного чиновника особых поручений, но, так как С.Д. Сазонов оказался очень приятным и общительным человеком, я с большим интересом приглядывался и прислушивался к нему, стараясь поближе узнать того, который, быть может, и формально, но держал в своих руках нити нашей внешней политики. К сожалению, я скоро убедился, что влияние А.П. Извольского в этой области, в частности и на самого Сазонова, было весьма велико, хотя министр и не скрывал, что недолюбливает своего предшественника, ныне посла в Париже. С другой стороны, было нетрудно заметить, что курс, взятый еще при Извольском в сторону наиболее тесного сближения с Францией и Англией, остается неизменным и что наше отчуждение с Германией все более увеличивается. Между прочим, в этом отношении характерны были некоторые факты. Так, например, Сазонов однажды оказался обеспокоенным появившейся в венской "Нейе фрейе прессе" заметкой о данном им проездом в Варшаве интервью. В нем он якобы заявил, что, по его мнению, война в течение двух ближайших лет невозможна. Министр поспешил опровергнуть это интервью через наше посольство в Вене. Равным образом на меня весьма тяжелое впечатление произвело и следующее обстоятельство. На переданное ему из министерства предложение германского министра иностранных дел фон Ягова встретиться с ним на итальянских озерах Сазонов ответил отказом под предлогом необходимости выехать немедленно из Виши в Париж. На это я не мог не высказать министру своего сомнения в правильности подобного решения, стараясь доказать, что с немцами можно сговориться. Я не буду приводить других признаков того, что курс нашей политики был уже твердо установлен, притом в весьма опасном для нас направлении. С Сазоновым мы доехали вместе до Парижа, где и расстались. В посольство я на этот раз почти не заходил, так как не хотел встречаться с А.П. Извольским. С ним, насколько мне помнится, мы не видались после моего перехода в 1909 г. из министерства на заграничную службу. Как известно, при этом свидании с Извольским состоялось окончательное "обращение" Сазонова. Он был взят на буксир принятого русским послом в Париже политического курса. Еще в начале 1913 г. у Сазонова были другие настроения. Мне помнится его рассказ о том, как он расчувствовался, когда на выставке в Ярославле перед ним бросился на колени один известный русский купец, чтобы благодарить его за то, что во время Балканской войны он спас Россию от войны.
Во всяком случае признаюсь откровенно, осенью 1913 г. я не думал, что мы уже почти накануне войны и в преддверии ряда столь тяжелых лет.
Зима 1913 - 1914 гг. прошла в Мадриде обычным порядком. После лечения я чувствовал себя гораздо лучше. Оставшись весной на два месяца поверенным в делах, я готовился в конце июня уехать в Россию, как только посол вернется из отпуска. К тому же я получил сообщение о болезни моей дочери, и меня по телеграфу вызывали домой. При этих обстоятельствах я особенно тяжело почувствовал связывающий меня порядок заграничной дипломатической службы. Почти ни при каких условиях поверенный в делах не может покинуть своего поста во время отсутствия поела. Мне помнится в связи с этим любезное предложение французского посла принять на себя в случае необходимости моего отъезда управление русским посольством, так как нашего секретаря барона Мейендорфа в Мадриде не было. Тем не менее я не решился телеграфировать в Петербург о предложении Жоффре. Это слишком далеко выходило бы за рамки общего служебного порядка.
