Отбыв воинскую повинность, я вернулся обратно на службу в Азиатский департамент, где последовательно работал в политическом столе (так называемом архиве) и в славянском столе, которым временно заведовал. Мне до сих пор памятны мои затруднения при работе в архивах, для которой требовались "специальные" знания. Архивы содержались в таком порядке или, вернее, беспорядке, который был известен лишь "посвященным". Злые языки утверждали, что ревностные чиновники старались завести такой "порядок", в котором могли бы разбираться лишь они сами, делаясь, таким образом, "незаменимыми". Немало хлопот мне, между прочим, причинил "митрополит Михаил Сербский", картон с делом которого совершенно для меня неожиданно хранился не в шкафу, а под столом, за которым я сидел. Другим немалым для меня огорчением явилась как-то необходимость переписать "всеподданнейший доклад" по делу определения в институт Люнкановой, племянницы известного Драгана Цанкова. Мой почерк совершенно не подходил для переписки такого документа, и меня спас один из сослуживцев, товарищ по лицею, который переписал мне этот доклад.
В октябре 1894 г. министерство торжественно хоронило своего министра Н.К. Гирса. И тогда мне впервые пришлось увидеть вблизи Николая II, который приехал на похороны, окруженный великими князьями. Прошел он от меня в двух шагах, причем поразил меня незначительностью своей фигуры. При малом росте он был почти на полторы головы ниже окружавших его великих князей.
На похоронах многие из нас, чиновников министерства, несли бесчисленные подушки с орденами покойного. Благоволивший ко мне курьер, распределявший подушки, вручил мне одну из них с несуществующим более орденом Бразильской розы времен Бразильской империи.
Смерть Гирса вызвала весьма важный в то время вопрос о назначении его преемника. Выбор пал на престарелого посла в Вене князя Лобанова-Ростовского, вскоре сыгравшего значительную роль в русской дальневосточной политике. При этом не могу не упомянуть о некоторых канцелярских недоразумениях, вызванных этим назначением. Николай II, только что назначивший двух молодых управляющих министерством, назначил и Лобанова только управляющим, что для старого посла было весьма обидным. В то же время была упущена необходимость уволить одновременно от должности временно управляющего министерством Н.П. Шишкина. Он некоторое время перестал даже посещать министерство; Шишкин не мог подписываться ни как временно управляющий, ни как товарищ министра: о восстановлении его товарищем министра своевременно не было отдано особого указа.
Назначение Лобанова-Ростовского вскоре сыграло решающую роль в моей дальнейшей судьбе, но пока я продолжал тяготиться службой в Азиатском департаменте. Чтобы найти более производительную и интересную работу, чем переписка бумаг в департаменте, я решил выполнить мой план - сдать государственный экзамен при университете, чтобы остаться при кафедре государственного права. На научную работу меня звал профессор государственного права в лицее и университете Н.М. Коркунов. Он очень одобрил мою диссертацию "Теория местного самоуправления в Англии", поданную на последнем курсе лицея.
Предпринятые мной шаги в университете увенчались успехом, и я получил разрешение сдать всего три экзамена в дополнение к тем, которые сдал в лицее. Я начал готовиться к ним. Экзамены должны были происходить в мае. Записавшись, кроме того, вольнослушателем университета, я мог производительно заполнить время, свободное от механической департаментской работы.
Но судьба решила иначе. Кто-то из друзей моих покойных родителей, не спросив у меня, переговорил обо мне с Лобановым, и в результате как-то утром в департамент была принесена записка министра, в которой значилось, что причисленный к Азиатскому департаменту Соловьев назначается вторым секретарем миссии в Пекине. Я не сразу отдал себе отчет в том, какой огромный шаг был неожиданно сделан мной в начале дипломатической карьеры, но в этом я скоро убедился, обнаружив внезапную перемену в отношениях ко мне товарищей по департаменту. Они не могли простить мне этого назначения, сделанного помимо их ведома. В департаменте и вообще в министерстве долго не могли забыть подобного обхода общего порядка получения заграничного назначения. В министерстве существовала рознь между внутренней и заграничной службой, и многие из заграничных дипломатов, особенно таких, как я, рано уехавших в отдаленные страны, испытывали на себе не раз неудовольствие петербургских чиновников, косившихся на сослуживцев, посланных за границу и порвавших таким образом связь с петербургскими канцеляриями, с их интригами и комбинациями. Уезжая на заграничную службу, я взял себе за правило не писать частных писем в министерство и раз навсегда поставил себя в стороне от канцелярской атмосферы, ограничиваясь выполнением своих прямых обязанностей по месту заграничной службы. Впоследствии мне пришлось узнать, что мое назначение было отчасти вызвано желанием нового министра порвать с департаментскими комбинациями. С другой стороны, и в самой миссии в Пекине было не совсем благополучно. По желанию посланника в Пекине графа А.П. Кассини оба секретаря - первый - Клейменов (бывший затем первым русским генеральным консулом в Шанхае) и второй - И.Я. Коростовец (будущий посланник в Пекине и Тегеране, затем уполномоченный в Монголии, небезызвестный автор нескольких книг о Китае) - были перемещены против их желания на новые должности, а состоявший при миссии в действительности личный секретарь Кассини бывший морской офицер А.И. Павлов (будущий посланник в Корее) был последовательно в течение двух месяцев назначен вторым, а затем первым секретарем.
В силу создавшихся в связи с этим тяжелых отношений в миссии многие опасались принять открывшуюся вакансию второго секретаря, что облегчило мое назначение. Решив принять предлагаемое мне место, я, не задумываясь, стал готовиться к отъезду.
На мое решение оказало, помнится; влияние и то, что к этому времени в Петербурге особенно интересовались Дальним Востоком, где заканчивалась японо-китайская война и где, по мнению многих, открывалось новое широкое поле для нашей иностранной политики - хорошая школа для молодого дипломата.
Официальное мое назначение состоялось в мае, но в министерстве меня не торопили с отъездом. Некоторое время я еще продолжал работать в департаменте и с большим, чем раньше, интересом, зная, что этому наступит скорый конец, а к тому же мне открыли для ознакомления политический архив пекинской миссии. Выехал я из Петербурга в начале июля, избрав путь через Америку, с твердым намерением пробыть в дороге не менее двух месяцев - обычный тогда срок для этого путешествия. В то время сибирский путь был еще далеко не закончен, и в Китай удобнее было ехать или через Суэцкий канал, вокруг Азиатского материка, или же через Америку. По распорядку, принятому в Министерстве иностранных дел, назначаемый за границу чиновник, получив так называемую курьерскую дачу и дипломатический паспорт, мог ехать к месту своего назначения, как он хотел. Курьерская дача выдавалась золотом. Я получил одну из высоких дач в связи с отдаленностью места назначения, а именно 2 тысячи рублей в золотых империалах; этого на поездку мне было почти достаточно. Остановлюсь еще на маленькой подробности: при наличии дипломатического паспорта в то время не было надобности в каких бы то ни было иностранных визах, и мой паспорт был сохранен мной до самого Пекина в полной неприкосновенности, за исключением русской пограничной отметки о выезде. Теперь это может показаться необыкновенным. По дипломатическому паспорту я прожил 25 лет как за границей, так и в России. Последним моим дипломатическим паспортом был испанский. Я прибегал к помощи такого документа как можно реже, но все же сознание, что в кармане имеешь подобную охранную грамоту, облегчало передвижение по белу свету. Дипломатический паспорт был внешним знаком принадлежности к той особой интернациональной группе, в которую я вступил. Столь привилегированное для дипломатов положение продолжалось, однако, лишь до мировой войны.
