узнать то, чего, без его великодушной услуги, я не узнал бы ни за что на свете. После этого
я как-то сразу вырос в своих глазах, поумнел, точно с моих глаз спала завеса или точно я
пробудился от долгого сна.
Говоря о Ярославле, я хочу попутно рассказать, что тут мне удалось присутствовать
на двух редких событиях, очень интересовавших Антона Павловича: на
полуторастолетнем юбилее русского театра и на шестидесятилетнем юбилее поэта Л. Н.
Трефолева. Как известно, Ярославль – колыбель русского театра. На торжество
Ярославского театра – праотца всех русских театров – съехалось из столиц много
представителей печати, с которыми мне удалось возобновить знакомство, и, что главнее
всего, приехала труппа Александринского театра с Савиной и Варламовым во главе.
Несравненные артисты выступили в парадном спектакле в «Ревизоре», в котором приняли
участие В. Н. Давыдов, М. Г. Савина, К. А. Варламов, и я не помню, чтобы когда-нибудь я
видел лучшее исполнение. Артисты были вдохновлены не только самой пьесой, которая
им всегда так удавалась, и не только тем, что их слушала избранная, съехавшаяся на
торжество со всех концов России публика, но, как они мне говорили после спектакля, еще
и тем, что на их долю выпала высокая честь выступать в первом русском театре и именно
в такой великий для каждого сценического деятеля день.
Юбилей Л. Н. Трефолева праздновался в том же театре. Ярославский поэт Трефолев
был скромным, незаметным человеком, который для хлеба насущного служил в местном
Демидовском лицее делопроизводителем {276} и, кроме того, писал стихи, много
переводя польского поэта Сырокомлю; но самая его популярная вещь – это «Камаринский
мужик», сделавшийся народной песнью («Как по улице Варваринской шел Касьян, мужик
Камаринский» и так далее). Кому-то из местных жителей пришла в голову мысль почтить
юбилей Трефолева. Скоро нашлись сторонники этой мысли, был заарендован на один
вечер театр, на его сцене развернули громадный стол под зеленым сукном, за который
уселись местные представители печати и предержащие власти, послали за ничего не
подозревавшим Л. Н. Трефолевым, привезли его и усадили на самом видном месте.
Старенький, лысенький, похожий на общипанную ворону, юбиляр чувствовал себя
странно и не знал, что ему делать и куда девать руки. Как я узнал потом, ему неизвестна
была даже программа вечера, ему нечем было отвечать на адреса и приветствия, так как он
не успел заготовить и двух слов. А тут то и дело раздавалось:
– Леонид Николаевич! Ваша полувековая плодотворная и многополезная
деятельность...
И так далее. Музыка играла туш, певчие пели «славу», а бедный поэт только вставал
и, сложив крестообразно руки на груди, низко, в пояс, по-монашески кланялся на все
четыре стороны.
Но опять вернусь обратно в Мелихово.
В выстроенном для себя флигельке Антон Павлович написал свою пьесу «Чайка».
Он поставил ее на сцене петербургского Александринского театра, поехал туда сам и с
горечью писал оттуда сестре, что все кругом него злы, мелочны, фальшивы, что спектакль,
по всем видимостям, пройдет хмуро и что настроение у него неважное. В день первого
представления «Чайки» к нему поехала в Питер сестра, и, как она говорила мне потом, он
встретил ее на вокзале угрюмый, мрачный и на ее {277} вопрос, в чем дело, ответил, что
актеры пьесы не поняли, ролей вовсе не знают, автора не слушают...
Ставилась «Чайка» в бенефис комической актрисы Левкеевой, и публика ожидала и
от пьесы комического. Как передавала мне сестра дома, с первых же сцен в театре
произошел скандал. Шумели, кричали, шикали. Как и тогда, на первом представлении в
Москве «Иванова», в Александринском театре произошла целая неразбериха, все
превратилось в один сплошной, бесформенный хаос. Брат Антон куда-то исчез из театра.
Его везде искали по телефону, но он не находился. В час ночи к Сувориным приехала
сестра Мария Павловна, еле держась на ногах от пережитых волнений и беспокойства, и
осведомилась, где Антон, но и там ей не могли ничего ответить. Брат Антон написал мне
из Петербурга открытку: «Пьеса шлепнулась и провалилась», – и уехал тотчас же обратно
в Мелихово, не простившись в Питере ни с кем. Так сестра и не видала его после
спектакля124.
Антон Павлович питал любовь к книгам. Кропотливо, изо дня в день он собирал
всевозможные книги, привозил с собою целые ящики из столицы, и в Мелихове у него
составилась большая библиотека. В 1896 году он пожертвовал ее родному городу
Таганрогу для общественной библиотеки. Между прочим, туда ушли все те книги, которые
он получал от авторов с их надписями. Затем через него же таганрогская библиотека стала
пополняться книгами все более и более. Она вылилась теперь в прекрасное культурное
учреждение и помещается в особом здании, сооруженном по проекту академика Ф. О.
Шехтеля, и посвящена имени покойного писателя.
Мы были знакомы с Ф. О. Шехтелем по крайней мере лет тридцать пять. Сын
инженера-технолога из Саратова, он приехал в Москву в 1875 году, поступил в Училище
живописи, ваяния и зодчества, где он и сошелся {278} близко с моим братом Николаем. Их
дружба продолжалась до самой смерти художника. Еще будучи совсем молоденьким
учеником, посещавшим архитектурные классы, Шехтель часто приходил к нам в 1877
году, когда мы были особенно бедны, и стоило только нашей матери пожаловаться, что у
нее нет дров, как он и его товарищ Хелиус уже приносили ей под мышками по паре
здоровенных поленьев, украденных ими где-то из чужого штабеля по пути. Очень
изобретательный и одаренный от природы прекрасным, общительным характером,
Шехтель скоро обогнал своих сверстников, и уже в 1883 году на большом народном
гулянье на Ходынском поле в Москве по случаю коронации Александра III по его
рисункам была выполнена грандиозная процессия «Весна-красна»125, и с тех пор его
популярность стала возрастать с каждым днем. В антрепризе известного Лентовского в его
саду «Эрмитаж» и в театре на Театральной площади Шехтель ставил головокружительные
феерии, которых до него не знал еще ни один театр. Достаточно указать на «Путешествие
на Луну» и на «Курочку – золотые яички», где Шехтель удивлял публику всевозможными
сценическими трюками. Ему принадлежит масса построек в Москве и в провинции.
Между прочим, он принимал деятельное участие в постройке Верхних торговых рядов в
Москве, и, наконец, ему принадлежит здание Московского Художественного театра, за
постройку которого он был удостоен звания академика архитектуры126. После смерти брата
Николая Шехтель перенес свою дружбу на Антона Павловича и всегда считал его своим
лучшим другом.
В 1897 году Антон Павлович принял деятельное участие в народной переписи. Он по
опыту знал, насколько это дело сближает человека с народом. Ему принадлежала перепись
всего населения острова Сахалина, произведенная им по своему почину и собственными
средствами еще в 1890 году. Теперь он участвовал в переписи вновь. {279} Он изучил
мужицкую жизнь во всех проявлениях, близко сошелся со всеми своими соседями-
крестьянами, которым он и до этого всегда готов был дать добрый совет и как врач и как
человек, и эти семь лет «мелиховского сидения» не прошли для него даром. Они наложили
на его произведения этого периода свой особый отпечаток, особый колорит. Это влияние
Мелихова признавал он и сам. Достаточно вспомнить о его «Мужиках» и «В овраге»127, где
на каждой странице сквозят мелиховские картины и персонажи. Тогда же его захватил
целиком проект устройства в Москве Народного дома. В то время о Народных домах в
России не было еще и помина. Деревенские люди проводили свое время в питейных домах
