– А если бы не это, было бы лучше почитать всех выше орла.

И девочка, раскачавшись на ветви, запела, очевидно, в порыве вдохновения, экспромтом дикую песню:

– Отец, – сказала Ютурна, прервав свою песню, – если бы самый главный бог, который выше Зевса, – Оркус Неведомый, захотел, он мог бы сделать так, чтобы самый лучший, его любимый орел, стал бы все кружиться над водою... кружился, кружился и день и ночь, долго, долго, и при этом становился бы все больше, больше... Его огромные крылья затмили бы солнце, луну, все звезды, покрыли бы, как крышей, весь Рим, так что дождик не мог бы идти, покрыли бы Лациум, Этрурию, всю Италию, всю землю... что было бы тогда?

Турн не знал, что ответить странному ребенку, и ушел, решив прислать к ней Амальтею в надежде, что любимая невольница легче его сумеет сгладить упрямство Ютурны.

Оставшись снова одна и продолжая качаться на древесной ветви, девочка увидела Стериллу, идущую берегом тоже по той гати, где только что прошел с семьею и слугами Турн, за которым колдунья злорадно следила своими глубоко-впалыми, горящими глазами, как за птицей, готовой вот-вот сейчас влететь в раскинутые сети.

Стерилла знала, что Турна нельзя обвинить в противозаконном погребении тела казненного зятя, так как помилование прислано от царя раньше казни, следовательно, регент казнил его противозаконно, о чем уже толковали в деревнях, но не это виделось злой старухе будущей причиной его скорой гибели.

Она совещалась с лешим об этом всю ночь, не подозревая, что под его медвежьей маской кроется Арпин, брат жены Турна, убивший прежнего «олицетворителя», разбойника, защищаясь при его нападении.

Стерилла и дочь ее подметили некоторые перемены в облике фигуры и манерах Сильвина, но жрецы не придавали этому значения, и колдуньи перестали остерегаться своего помощника.

Ничего этого не знавшая девочка позвала старуху, как лучшую приятельницу, и заговорила с нею.

– Стерилла, погляди, что я тебе покажу!..

Не имея возможности подойти через топь к самой стене, старуха осталась на гати, откуда могла разговаривать, но не в силах была подробно разглядеть предмет, бывший в руках девочки.

– Вижу, вижу, наша красавица! – отозвалась она, торопясь уйти своей дорогой, но осталась, заметив пришедшую женщину с ребенком на руках. – А-а-а!.. – воскликнула она, обращаясь к ней, – моего господина правнучек!..

– Ну, не болтай, Стерилла! – Перебила Амальтея с испугом, косясь на девочку.

– Чего не болтай!.. И лягушки-то об том давно все квакают.

– Об чем они квакают, Стерилла? – спросила Ютурна с величайшим интересом.

– А об том, госпожа, что пора ей быть в болоте; лягушки по ней соскучились; к себе ее зовут. Скажи твоему батюшке, что пора ее туда бросить и с ребенком ее.

– Скажу... скажу, чтобы и меня отпустил к лягушкам; весело у них, Стерилла?

– Ха, ха, ха!.. Очень весело!.. Если ты хочешь, госпожа, чтобы твой батюшка отпустил Амальтею к лягушкам, то скажи ему что она...

– А-те череп размозжу! – прервал глухой, дрожащий голос, и в плечи старой колдуньи впились сильные, молодые руки.

Обернувшись она увидела старшего брата Амальтеи, Прима. Он возвращался одиноко после всех с кладбища, оставленный там для каких-то починок. В руках его были клещи, гвозди, огромный молоток и веревка.

– Посмей сказать, про что не надо! – говорил он замахнувшись. – Я тебя сейчас столкну в трясину, где тебе самое надлежащее место, бабушка. Губишь ты добрых людей ни за что, ни про что, морочишь, мутишь во всем околотке... и помяни мое слово!.. Дождешься, что кто-нибудь рассчитается за нас всех, за все, что ты с дочерью здесь у нас начудесила!..

Пока он говорил, Стерилла опомнилась от внезапного испуга, вырвалась, присевши из-под руки юноши, и заговорила твердо и веско, точно отчеканивая слова.

– Что это я хочу сказать такое? Не слышав ровно ничего, он мне разбивать голову собирается!.. Да ты, парень, сначала узнай в чем дело-то! Маленькая госпожа балуется, ну и я хотела пошутить с нею, хотела сказать, что твоя сестра самая лучшая невеста, хотела жениха ей посватать, самого царя лягушек, Сильвина-Инву, давно он ее у меня просит... а! Готов!.. Ха, ха, ха!

Стерилла заметила, что Прим заснул стоя под влиянием устремленного на него ее магнетического взора вытаращенных огромных глаз. Она со смехом наложила ему на голову и на плечи болотной тины с травою, поместила и все его принесенные инструменты.

– Стой тут дураком, статуей окаменевшей, удалый молодец! – воскликнула она, кончив насмешку. – Стой, пьяный, бормочи, покачивайся, кажись всем пьянее отца твоего! Пусть господин-то отколотит тебя за мой испуг!

И она поплелась домой, довольная своею местью.

– Амальтея! – говорила между тем девочка, – ты слышишь, что говорит Стерилла? Сильвин за тебя сватается.

– Слышу, госпожа, – отозвалась молодая невольница с усмешкой, – пусть ее городит глупости!

– Это не глупости, Амальтея! Сильвин, стало быть, бросил сюда это ожерелье не мне, а для тебя. Если ты наденешь, станешь его невестой.

– Надену, надену, госпожа, если ты слезешь, наконец, с этого опасного дерева и придешь ко мне, принесешь подарок Сильвина.

– Вот он, гляди!

Упрямо не слезая с дерева, Ютурна перебросила цепь рабыне. Молодая женщина обомлела от страха. В деревянных побрякушках, шариках, подвесках, кисточках, она узнала сделанные ею и другими поселянками вещи для украшения корзины Сатуры, в которой недавно принесен в жертву, умерщвлен Балвентий, старый свинопас Турна. О нем ходила молва, будто он был колдуном, вследствие чего многие боялись его тени, носящейся над болотом, где его погубили.

Рассказ девочки о том, как это ей досталось, совершенно расстроил Амальтею, верившую как и все, в бытие всевозможных фантастических существ римской мифологии, боявшуюся их.

Ютурна, напротив, очень любила этот сказочный, волшебный мирок, веселую гурьбу божков-проказников, сатиров, сильвинов, дриад, ундин, нимф и др. полудухов, близких к людям, не бессмертных, а только очень долговечных, водящих хороводы по вершинам гор, поющих и танцующих на полянах лесов, бегающих по воде с волны на волну, летающих, прыгающих, обладающих знанием будущего и иными духовными способностями, веселую гурьбу, какою эти дети греко-римской фантазии изображались на стенных картинах, какими видала их Ютурна в домах отца, деда и других родных.

Она просидела на дереве, болтая детский сумбур, почти до самого обеда, и только голод вынудил ее спрыгнуть на землю.

Получение странного ожерелья, болтовня колдуньи, рассказ Грецина про пьяного Силена, все это при лепете любимой девочки легко навело Турна на мысль отдать Сильвину вместо дочери в жертву Амальтею с ее ребенком.

У Амальтеи есть отец и братья; они не посмеют противиться решению господина, но станут рыдать, обнимать его колена, умолять о пощаде молодой женщины и младенца, напоминать о своей долгой верной службе, причем Грецин имел еще ту привилегию, что был не совсем заурядный раб: он получил некоторое образование, ставившее его выше остальной прислуги; он был благородного происхождения из разрушенного Сибариса, только теперь это прозвище «сибаритский архонт» употреблялось относительно его в насмешку.

Турн решил обмануть этих людей, употребив средством совет самого Грецина.

– Ты, конечно, слышала, как в день похорон твоего дяди Авфидия Грецин говорил про царя Мидаса, советовал мне напоить Сильвина вином до пьяна, чтобы он открыл, кто убил нашего бедного Арпина.

Так сказал Турн уже к вечеру дочери, целый день говорившей ему про Сильвина и Стериллу.

– Я это слышала, отец, – отозвалась бойкая девочка, – но Грецин так советовал потому, что сам любит пить вино, если ты поставишь вино для Сильвина, Грецин будет тайком выпивать его.