Это чувствовал и понимал и сам растерянный и запуганный самодержавный правитель огромной и мощной империи. «Они охотятся за мной, как за диким зверем, – жаловался он, сильно картавя. – За что же? Я даже не сделал им никакого личного благодеяния, чтобы они так ненавидели меня!» Упрямству террористов отдавал должное даже их непримиримый идеологический враг Достоевский: «Мы говорим прямо: это сумасшедшие, а между тем у этих сумасшедших своя логика, свое учение, свой кодекс, свой Бог даже, и так крепко засело, как крепче нельзя».

1 марта 1881 года Александр II в карете, в сопровождении охраны возвращался из Манежа мимо Михайловского дворца в Зимний дворец. На набережной Екатерининского канала[18] его поджидали двое народовольцев-метальщиков – Рысаков и Гриневицкий. Софья Перовская, родовитая дворянка, генеральская дочь и одна из руководителей Исполнительного комитета «Народной воли», с другой стороны канала должна была дать сигнал о приближении августейшего кортежа… Перовская взмахнула платком. Окруженная охраной карета вылетела на набережную и у решетки Михайловского сада поравнялась с метальщиками. Рысаков швырнул под колеса бумажный сверток – бомбу. Карету разворотило взрывом, были ранены конвойцы. Рысакова схватили. Император вышел из полуразвалившейся кареты невредимым… «Слава богу!» – сказал он. «Слава ли еще богу!» – ответил Рысаков. Он видел, что к Александру приближается Гриневицкий. Подойдя вплотную, тот бросил бомбу между собой и императором. Оба были смертельно ранены.

После семи неудавшихся попыток восьмая оказалась успешной. У Александра были оторваны обе ноги. Его привезли в Зимний дворец, и через несколько минут он умер.

На его рабочем столе лежал текст конституционного акта, который он собирался подписать в тот день…

Выиграв сражение, революционеры проиграли войну. Все участники покушения на Александра II были арестованы и после суда повешены. Императором провозгласили сына Александра II, 35-летнего Александра III. Огромный, тучный, решительный и упрямый, он давно был убежденным консерватором. Гибель отца только укрепила уверенность Александра III в том, что Россия не готова для либеральных реформ. Идеалом нового императора было жесткое автократическое правление его деда Николая I; соответственно корабль русской государственности резко повернул вправо.

В этом Александру III помогло общественное мнение страны. Реакция Чайковского на убийство «царя-освободителя», выраженная в письме из Неаполя к патронессе композитора Надежде фон Мекк, типична: «Известие это так поразило меня, что я едва не заболел. В такие ужасные минуты всенародного бедствия, при таких позорящих Россию случаях тяжело находиться на чужбине. Хотелось перелететь в Россию, узнать подробности, быть в среде своих, принять участие в сочувственных демонстрациях новому Государю и вместе с другими вопить о мщении. Неужели и на этот раз не будет вырвана с корнем отвратительная язва нашей политической жизни? Ужасно подумать, что, быть может, последняя катастрофа еще не эпилог всей этой трагедии».

Чайковский даже записался в «Священную дружину» – секретную организацию, созданную русской аристократией для защиты нового императора и борьбы с террористами. (Этот факт не упоминается ни в одной советской – и если на то пошло, западной – биографии композитора.) Однако и без помощи «Священной дружины» полиция разгромила остатки революционных ячеек в Петербурге и по всей России. Призрак Царя-Мученика (как теперь называли покойного императора), по слухам, появлявшийся по ночам в Казанском соборе, мог быть удовлетворен.

Зато призраки революционеров наводнили русскую культуру: прозу (романы и рассказы Тургенева, Достоевского, Льва Толстого, Всеволода Гаршина); поэзию (стихи Якова Полонского, Семена Надсона); живопись (картины Репина, Василия Верещагина, Владимира Маковского). Передвижник Николай Ярошенко зашел так далеко, что свою картину «У Литовского замка», изображающую главную тюрьму Петербурга (ее называли «русской Бастилией») и стоящую перед ней девушку-революционерку, экспонировал на выставке передвижников в Петербурге в день убийства императора. Это, естественно, вызвало сенсацию. Брат Александра II, великий князь Михаил, был возмущен художником: «Ведь какие картины он пишет! Он просто социалист!» Картина была немедленно снята с выставки, а Ярошенко посадили под домашний арест. (Литовский замок был сожжен в дни Февральской революции 1917 года. На месте этой тюрьмы был построен безобразный жилой дом, на который я смотрел каждый день в течение четырех лет моей жизни в интернате специальной музыкальной школы при Ленинградской консерватории.)

Из России образ революционера-«нигилиста» перекочевал на Запад, где пресса широко освещала и неслыханную эпопею русского террора, кульминацией которой было цареубийство, и последующие репрессии правительства. «Нигилисты» стали модным символом, Оскар Уайльд написал драму «Вера, или Нигилисты» в 1881 году. Сара Бернар и Элеонора Дузе с успехом выступали в драме Викторьена Сарду из жизни «нигилистов» под названием «Федора». Тип русского революционера был представлен в популярных произведениях Эмиля Золя, Альфонса Доде, Ги де Мопассана и Марка Твена, и, наконец, он появился на страницах знаменитого журнала «The Strand» в одной из историй о Шерлоке Холмсе сэра Артура Конан Дойла – «Пенсне в золотой оправе». Это, конечно, было уже настоящей славой.

Убийство Александра II революционерами послужило также толчком, хотя и косвенным, к созданию специфически петербургского артефакта в области ювелирного искусства. Искусный придворный ювелир, обрусевший француз Фаберже, ломал голову над тем, как выполнить заказ Александра III, желавшего преподнести своей супруге, которая долгое время не могла прийти в себя после страшной смерти тестя, приятный сюрприз на Пасху.

Фаберже придумал дивную и весьма недешевую игрушку, вполне отвечавшую представлениям самодержца российского о милом пасхальном сюрпризе: золотое куриное яйцо, которое можно было открыть, обнаружив внутри миниатюрного золотого цыпленка. Виртуозная работа придворного ювелира так пленила и тронула императрицу, что на следующую Пасху заказ был повторен, и в новом яйце Фаберже сюрприз был совершенно другим. Так имперские пасхальные яйца Фаберже стали традицией, прерванной только революцией 1917 года. Из 55 или 56 легендарных яиц до наших дней дошло 43; для многих ценителей они наряду с балетными постановками Дягилева даже представляются самыми роскошными и утонченными достижениями культуры императорской России. Во всяком случае, яйца Фаберже со всей полнотой демонстрируют феноменальный уровень мастерства петербургских ювелиров, а также богатство и щедрость их августейших заказчиков.

Вообще-то Александр III был (возможно, в подражание Петру Великому) довольно-таки прижимистым монархом. Но ни он, ни впоследствии его сын Николай II не жалели огромной по тем временам суммы в 15 тысяч рублей (а именно такова была стоимость одного пасхального яйца Фаберже), чтобы доставить радость своим любимым. Впрочем, если бы не революция, то, возможно, этот расход оказался бы в итоге разумным вложением, так как в наши дни стоимость каждого из сохранившихся пасхальных яиц не поддается исчислению.

Многие историки настаивают на том, что Александр III был необразованным, грубым, примитивным (хотя и не лишенным здравого смысла) человеком. Но эти утверждения вступают в противоречие с фактами вовлеченности императора в русскую культуру. Страстный патриот, даже шовинист (он был зоологическим антисемитом), Александр III стал одним из ведущих меценатов художников-передвижников. Его богатая коллекция русских картин послужила основой Музея изобразительных (изящных) искусств Александра III, открытого для публики в 1898 году в великолепном здании Михайловского дворца (ныне – Государственный Русский музей). Александр III резко увеличил субсидию императорским театрам. Оркестр русской оперы вырос до 101 человека, хор – до 120 человек. Огромные средства были ассигнованы на костюмы и декорации; спектакли – и балетные, и оперные – оформлялись с небывалым богатством и роскошью.