Затем наверх поднялся юнга Гроуд и принес им кувшин вина и лепешек с курятиной.
— Гроуд, — сказал скучая Самоха, — выпей с нами.
— Некогда.
— Тьфу, — сказал Клепила. — Так насчет городского сумасшедшего? Жуч?
— Я думаю, — Жуч выпил вина и положил в рот кусок курицы, — что у меня открылся дар предвиденья.
— То есть как это?
— Вот, смотри. Ты согласен, что через десять дней такой жизни мы все тут сойдем с ума, от безделья, неподвижности и обжорства. Ну, и еще, конечно, от этой кислятины. Ты согласен?
— Предположим, — осторожно сказал Клепила.
— Тогда нас всех можно будет назвать сумасшедшими. Родом же мы из Лихоты. И если кто-нибудь спросит, ну, какой-нибудь архонец спросит: «А кто это такие?» — что ему ответят? — «Это лихотские сумасшедшие.» А могут ведь ответить и так: «Это городские лихотские сумасшедшие.» И что у нас получается? Что через десять дней каждый сможет сказать про тебя то, что я сказал про тебя вчера. Это было пророчество, Клепила.
— А если не скажет?
— Тогда и поговорим.
— Я, между прочим, не лихотский, — сказал Клепила. — Я из Хлата.
— Я там никогда не был.
— И я.
— Хороший городок, — сказал Клепила, — только немного скучный.
Хлат — город на севере Архонии, у отрогов Драконьих гор. Драконьи горы непроходимы. Край света. И что там такое, на их северных склонах, и есть ли они, вообще, эти северные склоны, было никому не ведомо. Уж на что архонские охотники народ ловкий, но сколько они не забредали вглубь гор, неизменно дорогу им преграждали отвесные скалы и бездонные пропасти. Потому и граница Архонии с этой стороны никак не охранялась. Северный округ считался местом, хоть и неуютным, из-за прохладного климата, но безопасным и тихим.
Жители даже не носили оружия, так что граничар, случайно оказавшийся в городе, чувствовал себя, как одетый среди голых.
Здешние горячие источники, бьющие из расщелин окрестных скал, пользовались в Архонии славой целебных.
Главный город округа, Хлат, был окружен невысокой стеной, бог весть когда сложенной из серых, плохо пригнанных камней, почти не скрепленных известью.
Только раз в году, осенью, город оживал на несколько дней, когда в него съезжалась архонская знать, чтобы принять участие в традиционной охоте на горных жужжелиц, здоровенных тварей, способных ударом хвоста перебить лошади хребет, а челюстями — перекусить всадника. В это время года они спускались в предгорья, чтобы залечь в мягкую лесную землю на зимнюю спячку. Тут-то их и подстерегали охотники.
Все это рассказал Клепила своим скучающим спутникам.
— Да, еще там пить здоровы, как ни идешь, напустят кипятка в пруд и лежат в нем, то ли пьяные, то ли похмельные, как поросята. Ну, если вино из желудей гнать, как не нахрюкаться?
— Как же ты в граничары попал? — спросил Самоха.
— Как и ты, по наследству. А родился в Хлате. Там у меня много родичей осталось. Не меньше чем у Лоха Плотника в Архоне.
Упоминание о родственниках Лоха Плотника погрузило Жуча в сладкие грезы.
— А где же принцесса? — спросил он. — Вообще, где все эти хурренитские щеголи и щеголихи? Кроме голодранцев матросов и стрекопытых гвардейцев никого не видать.
— Жуч, праздник вчера был, — сказал Клепила. — А сегодня все. Продал нас Пайда Черный за бочку с золотом. Лучше б я дома остался.
Из люка появилась голова Лисенка, за ним вылез Белый. Пришла смена.
Самоха спустился вниз и снова забрался на свое место на балке. К вечеру похолодало, поэтому он завернулся в плащ, но уснуть не мог. Огней не зажигали, Самоха думал, что корабли станут на якорь до утра, но они продолжали идти вверх по течению, не сбавляя хода. Берега Мсты утонули в кромешной мгле, ночь была безлунной.
Где-то здесь была граница Архонии, но ведали ей не граничары, а люди графа Ошенвильского Алкиты Буйного. Несколько лет назад халаши взяли Ошенвиль ночным штурмом, пытаясь осесть в графстве, и граничарское войско, объединившись с людьми меденецкого графа, ходило отбивать твердыню.
Тогда граф Алкита клялся в вечной дружбе с Лихотой и Меденцом. Но едва войска союзников ушли, забыл свои клятвы и стал всячески шкодить на дорогах ведущих в Пойму с запада Архонии и сделал их в конце концов совсем непроезжими, граничар же, попадавшихся ему в руки, вешал на первом суку, граничары платили людям графа тем же. Ходили темные слухи о безумии графа. Из Меденца и Лихоты жаловались в канцелярию Верховника, но все это было как мертвому припарки. Поэтому выше по течению Мсты начинались места, куда из Поймы никого не заносило уже очень давно, лет десять, если не больше. Там по обоим берегам реки лежали владения халашей, которые никак не могли разобраться, пора ли им объединиться, или еще погодить. Как только какой-нибудь из местных князьков усиливался, как все остальные немедленно объединялись и после отчаянной борьбы изничтожали объединителя под корень, вместе с чадами и домочадцами.
Правду сказать, даже то немногое, что слышал Самоха о ревнителях халашской государственности, в какой-то степени оправдывало в его глазах неумолимость халашских сепаратистов. В этом плане история халашей и менкитов имела много общего. О том, что сейчас происходило у халашей никаких известий не было. По всей границе были выставлены заставы, которые убивали всех подряд. Так что, очевидно, у халашей происходил очередной взлет национального самосознания и ничего хорошего ждать от них не приходилось. В пределах их владений, по подсчетам Обуха, при попутном ветре, плыть каравану предстояло дня два. Впрочем, и Обух мог ошибиться, и ветер перемениться.
Была у этой местности неприятная особенность, Мста петляла по равнине, что увеличивало опасность нападения, так как у нападающих оказывалось время на подготовку.
Вдруг Самоха увидел отблески огня на берегу. «Орел» шел довольно близко от берега, поэтому горящая башня неведомого замка была видна довольно хорошо, были видны даже люди, снующие вокруг нее, но что это, пожар или штурм, понять было трудно. Самоха плотнее закутался в плащ и задремал, а когда через какое-то время открыл глаза, то ему показалось, что за это время корабль не двинулся с места. Перед глазами опять была горящая башня, но патом Самоха сообразил, что это уже другой замок. Было ясно, что у халашей шла какая-то заваруха.
Теперь подумалось, что лучше уж скука, чем такое веселье. Перспектива гибели за дело хурренитов от рук халашей показалась Самохе забавной. Он перевернулся на другой бок и стал слушать, как внизу Нитим Железяка рассказывает вполголоса о знаменитом вольном царстве.
— Сах жил в стране Нуг, что на краю Синопской пустыни. И не было в деревне бедных козопасов никого бедней его. Всего хозяйства — одна жена, да такая, что лучше б ее совсем не было. Понятно, что держали его земляки за дурака и ни в грош не ставили, потому что с дураками у жителей Нуг и без него было все в порядке, самим хватало и соседям оставалось. А что до умных, то и они жили, на манер наших дураков менкитов, дурацким обычаем, сто народов, сто племен. Кольцо в нос — племя, серьга в ухо — народ. А если уж татуировка на заду, то, будьте любезны, империя, не меньше, в каждой деревне своя. И тогда война, справедливая и беспощадная, до победного конца, пока всех коз в соседней деревни не изведут или же сами по шее не получат. Одно слово — страна Нуг. Жили не тужили, бедные беднели, богатые богатели, козы доились, а носки из козьей шерсти там никому не нужны, потому что и без них тепло.
Но однажды Сах понял, что все это не по правде. Пошел он на гору и там, забравшись в дупло, два дня думал, как по правде будет, пока его жена не хватилась и не пошла искать. Но не нашла, конечно. Не для того люди в дупле прячутся, чтоб их находили. Так бы и сгинул в дупле Сах, кабы сам не вылез, все придумав, что, в таких случаях, обычно придумывают. Ничего неожиданного. Жить мирно, стариков уважать, награбленным делиться, должникам, когда выплатят они по процентам сумму долга, долг прощать и прочее, в том же духе. Не убили же его сразу только потому, что слушали вполуха. Он на то, что его слушают плохо, негодовал, однако, это и подавно никого не волновало.
