Хан недоверчиво посмотрел на него.
— Откуда тут фрегат хурренитов? И что ему тут делать?
Порыв ветра откинул отворот плаща и на груди незнакомца стала видна восьмиконечная звезда веретенников.
— Принцесса Ольвия дочь короля Гуго Семнадцатого плывет к своему жениху, сыну правителя Отиля.
— Что? — хан вскочил на ноги. — Я мог захватить настоящую принцессу. И вот эта трусливая мразь, — он показал на Муну, — помешала мне сделать это!
Незнакомец усмехнулся:
— Не знал, что великий хан такой любитель принцесс. Ты, может быть, думаешь, что они устроены как-нибудь иначе, чем менкитские красавицы?
Но хан не слушал, со свежей ненавистью он всматривался в лицо Муны.
— Если бы я был в устье Хемуля, я бы взял эти корабли.
— Хан, возьми их.
Вырванный из ножен кривой клинок сверкнул над головой незнакомца.
Муна подумал, что ему перебегают дорогу. Безумец умрет раньше. Никто не может так разговаривать с великим ханом менкитов.
Но, занесенный клинок застыл в воздухе. Из-за мыса показались корабли.
— Да, великий хан. Это они. Впереди «Ласточка». За ней идет «Орел», на его борту принцесса Ольвия. Последний — «Беркут». В Лихоте они подрядили пятьдесят граничар, чтобы пополнить охрану, которую основательно потрепали люди храброго старшины Муны.
Хан смотрел и, казалось, не слушал. Он никогда не видел таких больших кораблей. С этими кораблями он бы прошел Мсту от истоков до устья, даром, что никто не знает, где они находятся. Он бы узнал.
И как жалко смотрелись менкитские долбленки рядом с этими громадинами!
— Почему маленький корабль идет под желтыми парусами?
Незнакомец ответил с коротким смешком:
— Желтый — цвет измены. Но это случайное совпадение. Не горюй, великий хан, те кто знают принцессу Ольвию не дадут и ломаного гроша за жизнь сына правителя Отиля.
— Мне-то что до того?
— Я постараюсь тебе это объяснить. Но это не для чужих ушей.
Чужих ушей было немного. Муна, да стоящие за его спиной два нукера, один держал конец ремня, которым были связаны руки старшины, а другой уже положил ладонь на рукоять сабли, ожидая кивка ханской головы.
— Живи, Муна, — сказал хан. — Развяжите его. И ступайте, все.
Муна склонился в поклоне, но взгляд его искоса брошенный на незнакомца, ясно говорил, что он понимает, кто — его истинный спаситель.
— Итак, я тебя слушаю.
— Принцесса Ольвия очень умна, но я не встречал человека, который любил бы власть больше, чем она. Однако она знает, что ей никогда не стать хурренитской королевой, потому что у нее есть еще двое старших братьев. Поэтому она согласилась стать женой сына правителя Отиля.
— Это все? — спросил хан.
— А разве этого мало? Отиль это замковый камень всего устройства. Покачнись он, другие рухнут. Очень скоро ты убедишься в правоте моих слов. И тогда Мста потечет кровью, но если ты к тому времени перебьешь своих людей, то с кем ты встретишь годину великих испытаний?
— Послушай, — непривычно мягким, не предвещающим ничего хорошего, голосом сказал хан, — но тогда ее надо было убить. И еще раз убить.
— Пойми, если бы ты убил ее или захватил, то все несчастья, которые скоро обрушатся на королевства и царства, обрушились бы на тебя одного и на твой народ. Твоя кровь помирила бы прежних и будущих врагов. Ты хочешь этого?
— Этого я не хочу, — ответил хан Бубука Веселый. — А теперь поведай, зачем ты пришел ко мне, веретенник.
… Нижняя палуба «Орла», на которой обитали граничары, представляла собой, идущую вдоль бортов, галерею, а крышей ей служила верхняя палуба. На верхнюю палубу никого не пускали. У трапов, ведущих наверх, безотлучно дежурили хурренитские гвардейцы, сильно упавшие в глазах граничар после побоища в устье Хемуля.
Граничары принялись обживаться в своем временном жилище. Развесили и разложили оружие, так чтоб всегда было под рукой, побросали на солому плащи. Договорились, кто и где будет нести стражу. Больше делать было нечего.
Самохе не нравилось лежать на палубе, ему все время казалось, что сквозь щели между досками, несмотря на то, что они были залиты смолой, пробивается смрад из невольничьего трюма. Он облюбовал продольную балку, идущую вдоль борта. Она проходила чуть ниже окон и по ширине была такова, что на ней спокойно мог лежать человек, если, конечно, этим человеком был Самоха, а не Жуч, и уж тем более не Чойба Рыжий. Самоха лег на нее, положил под голову плащ и теперь мог, лежа, наблюдать как проплывает мимо Заречье. Много раз он видел левый берег, но это всегда было сопряжено с опасностью. В любой момент можно было ждать нападения или варваров или плавунцов и рассчитывать при этом приходилось только на себя да на своих побратимов. Сейчас же, на корабле, которому не страшны были ни плавунцы, ни варвары, Самоха чувствовал себя как-то расслаблено, словно сняли с него привычный груз тревоги и опасности. Ветерок овевал его лицо, с берега иногда доносился запах цветов, плескалась в реке рыба и Самоха плыл над водой, словно летел.
С кораблей видели ханский шатер, стоящий на вершине холма, потом миновали злополучное устье, где ничто, кроме обгорелых сосен на берегу, не напоминало о вчерашнем, но граничары, кроме назначенных в стражу, этого не видели, всю первую половину дня они отсыпались.
На обед им принесли котел с вареным мясом и по кружке вина. Вино показалось Самохе кисловатым. Спать больше не хотелось, смотреть, как Клепила пытается разбудить Жуча, надоело. Самоха пошел бродить по кораблю. Обойдя его вокруг, он не нашел ничего интересного. По трапам сновали матросы, но граничарам, как уже было сказано, вход на верхнюю палубу был закрыт. Самоха спустился в трюм и сам не зная зачем пошел вдоль скамеек с прикованными к ним гребцами, стараясь определить откуда они родом. Бесполезное занятие, одежда на всех была, драные штаны или набедренные повязки, а в таком виде отличить менкита от зерита, или скирлинга от герула, занятие безнадежное. Да и какая разница, герб племени рабов — цепь, которой они скованы.
Надсмотрщики, расхаживающие, пощелкивая плетками, по тому же проходу между скамьями, что и Самоха, спотыкались об него, но не говорили ни слова.
Самоха поднялся обратно, наверх. Наконец наступил его черед заступать, солнце уже клонилось к закату, а Клепила наконец добудился Жуча. Они надели колчаны, взяли луки и поднялись на верхнюю палубу. Здесь располагались надстройки, только в них и могла обитать загадочная хурренитская принцесса, со своими придворными дамами. Гвардейцы, которые попадались по двое, по трое тут и там, вели постоянное наблюдение за берегом и рекой. Вообще, Самоха удивлялся глядя на них. Это была какая-то особая порода людей, они были неутомимы в своей бдительности, словно единственным их уделом на этом свете была сторожевая служба.
Уделом же Самохи сторожевая служба не была, он привык сам навязываться врагу. Мог часами лежать в засаде, но вот так, изо дня в день, ходить как дворовый пес, принюхиваясь и прислушиваясь… Нет, этого бы он не выдержал. Клепила смотрел, смотрел на него. Потом сказал:
— Не дергайся. Нас в случае чего, позовут, — и повернувшись спиной к предполагаемому противнику, то есть к реке, стал перебирать содержимое своей объемистой сумки. И перебирал до тех пор пока ему не попался на глаза Жуч, который обойдя дозором верхнюю палубу, вернулся с таким же настроением, как то, которое было у Самохи.
— Мы тут за десять дней свихнемся, — сказал он.
— Жуч, ты зачем назвал меня городским сумасшедшим? — отложив сумку, спросил Клепила.
— Я? Не может этого быть. Да и какой Лихота город. Вот Архон это город, и еще говорят Отиль большой город. А вот Хлат город маленький, но все же больше Лихоты. То есть, я думаю так. Лихота не город, а деревня, только большая.
— В деревне откуда каменные дома? — сказал Самоха.
— Как откуда? — сказал Клепила. — Да вот же, и на Поганом хуторе разве не видели, какой у Лоха дом?
Тут Самоха понял, что Жуч прав, за десять дней они свихнутся.
