— Фирка не берешь? — спросил Самоха.

— Нет, — ответил Жуч, — он лесной пес. А там будет много чужих. Да и Мелите с ним спокойней.

Сказать правду, Мелиту напугать было трудно. Тем более, что в ее доме постоянно обитали трое работников, все люди бывалые и умеющие обращаться с оружием. Но Фирку Жуч все же доверял больше. Заречные варвары нередко просачивались, обойдя дозоры и укрепленные хутора, в Лихоту, а Фирк чуял их издалека.

Усадьба Пайды Черного была окружена бревенчатым тыном. Но ворота, как всегда, были не заперты и, при виде этого рассудительный Жуч привычно чертыхнулся:

— Кажется, твоя мать считает себя бессмертной.

Самоха неопределенно хмыкнул и приналег плечом на скрипучую створку. Во дворе, ярко освещенном светом масляных ламп, им навстречу с лаем выскочил белый лохматый пес, но, узнав своих тут же умолк, закружился, виляя хвостом, а потом церемонно обнюхавшись с Фирком, которому не уступал по величине, убежал с ним куда-то за конюшню.

— Привет доблестным граничарам! — с крыльца спустился работник, одноглазый Вильдо.

— Почему ворота не запираешь? — спросил Жуч.

— Хозяйка не велит.

Вильдо был не местный, то ли беглый раб из Архона, то ли моряк из Фетины. А скорее всего успел побывать и тем, и другим. Пайда Черный, видевший его в деле, был уверен, что и Братства Большой дороги не миновал Вильдо в своих скитаниях, слишком ловко он управлялся боевым топором, излюбленным оружием зеленых братцев. Впрочем, в Пойме не было принято лезть человеку в душу. Или ты ему доверяешь, или не доверяешь. Пайда Черный доверял и даже предлагал Вильдо замолвить слово перед стариками, чтоб те вписали его в Кленовую книгу, хранившую поименный список граничар. Это позволило бы Вильдо обзавестись собственным домом, что в Пойме разрешалось только граничарам. Но тот лишь улыбался в ответ:

— Зачем мне это?

— Ну, как зачем! — втолковывал Пайда. — Будет свой дом, приведешь туда жену. Чем плохо?

— Нет, не хочу, — улыбался Вильдо — Может потом, когда-нибудь. А пока мне и так хорошо.

— Где мать? — спросил Самоха.

— Ждет, — ответил Вильдо.

В гостевой комнате на стенах, обшитых гладкооструганными досками, как водится, висело разнообразное вооружение. Ртиульские секиры и пики, украшенные волчьими хвостами, зеритские луки из бычьего рога, широкие кинжалы халашей, обоюдоострые гелатские мечи. Вперемежку с ними висели, заплетенные в косицу, пучки сохнущей травы, лесной и луговой, наполнявшей комнату ароматом, от которого у Самохи, как всегда, заныло в груди. Мелита была известной знахаркой.

Человека же сидящего за столом, напротив хозяйки, он меньше всего ожидать здесь увидеть. Вся Лихота, от мала до велика, знала, что знахарка Мелита и ведун Клепила не ладят между собой, поскольку придерживаются противоположных взглядов на целительство.

Клепила больше упирал на коренья, в которых, по его убеждению, была заключена вся живительная сила земляных соков… Впрочем не пренебрегал он и другими средствами, полагая, что, например, и отвар из толченых долгоносиков может творить чудеса в умелых руках. Мелита же при одном упоминании об этом начинала дико хохотать и, отсмеявшись, терпеливо объясняла, что Клепила просто выживший из ума старичок, потому что только безумец может не знать, что злаки и соцветия принимают в себя солнечные лучи, дождевые капли и дыхание ветра, все то, без чего не обойтись человеку, и им же отдают корни живительную — будь она неладна! — силу земляных соков.

Понятно, что Клепила не оставался в долгу, и чтобы наглядно показать всю несостоятельность воззрений Мелиты, предлагал каждому желающему пожевать одуванчик или откушать, на козий манер, сочного лопуха.

Примерно половина жителей Лихоты предпочитала пользоваться услугами Клепилы, тогда как другая половина состояла из верных приверженцев Мелиты. Самоха в эту распрю не вмешивался и приятельствовал с Клепилой, как ни в чем не бывало.

Однако теперь оба непримеримых соперника сидели друг напротив друга и были настолько поглощены дружелюбной беседой, что даже не заметили вошедших.

— Так, — Клепила, раздувая широкие ноздри, принюхивался к содержимому объемистой серебряной чарки, зажатой в его ладони. — Кутюмник, разрыв-трава, потом этот, как его, иссоп. Борщевик, опять же. В новолуние-то срывала?

— В новолуние, — кивнула Мелита, перед которой стояла точно такая же чарка.

— Это очень правильно, — Клепила разгладил левой ладонью бороду и вновь углубился в изыскания. — Хамейник, пырва… А вот лепехень тут лишняя. Моя-то, покойница, хрен всегда клала. Настругает его этак, тонюсенькими стружечками, они сами и разойдутся.

«Ишь, расчирикался, старый козел!» — подумал Самоха, видя, что смуглое лицо Мелиты утратило обычное строгое выражение, а в глазах появился блеск.

— Мне с Корой покойницей не равняться, — отвечала, тем временем, Мелита. — Уж так семицвет настаивать, как она умела, теперь никто не умеет. Земля ей пухом.

Собеседники подняли чарки и выпили, не чокаясь.

— А вот попробуй нашего, осьмитравника, — Мелита легко поднялась с лавки и сняла откуда-то сверху маленький кувшин из темной глины с запечатанным горлышком и, осторожно постукивая черенком ножа, распечатала его.

Наружу вырвалось полупрозрачное облачко, которое Клепила тут же принялся подгонять поближе к себе, сделав пятерню лодочкой, и весь подавшись вперед, отчего его лицо приняло совершенно собачье выражение.

— Так-так-так, — а я думал врут люди — и, значит, как рюмку выпьешь, так на год и помолодеешь?

— Помолодеешь.

— А как две рюмки выпьешь, так на два года помолодеешь?

— Точно так.

— А как три?

— Сделаешься безумен. Клепила на миг задумался:

— Ну, мне тогда половиночку. Самоха кашлянул.

— А, вот и они. Присаживайтесь, — Мелита поставила на стол еще две чарки. — Скоро там отец придет?

Жуч снял колпак и сел за стол:

— Он, Лечко, да Обух, да еще старики, все с хурритами разговоры говорят, наговориться не могут.

— Да, ребята, — сказал Клепила, — с этими хурритами что-то нечисто. Я ведь хотел к ним, еще там, на второй корабль перейти. Видели ведь сколько у них раненых. А лекаря ихнего убили, так ведь не пустили. Вот и не довезли нескольких, померли дорогой.

— Ну, Обух к ним поднимался, вроде ничего такого не заметил, — ответил Самоха.

— Толку с Обуха, — пренебрежительно махнул рукой ведун. — Обух он Обух и есть. А у меня глаз, ой, ребята, острый у меня глаз, вот и все тут. Нет моей им веры. Так что буду проситься с вами. Вот придет Черный, пусть и меня поверстает, а то обведут вас вокруг пальца.

Мелита внесла на блюде жареного гуся.

— Голодные, небось?

— Вот гусь, — ведун вынул из-за голенища нож и положил перед собой. — Все при нем, не муха какая-нибудь в соусе из тертых головастиков. Не суши из тараканов. А пища богатырская, гусь жаренный. Э, Мелита, малый-то у тебя, того, позеленел. Сомлел, видать, от голоду. Ну, сейчас я его воскрешу! — Клепила, нагнувшись, достал из мешка, лежащего у его ног, бутылочку, сделанную из высушенной тыквы и набулькал в чарку. — Держи, да не забудь помянуть добрым словом дедушку Клепилу.

— Выпей, Самоха, — разрешила Мелита, — худа не будет.

Самоха послушно выпил и замер с открытым ртом. Жуч, по старой дружбе с ведуном, имевший представление, что может быть налито в бутылочке, усмехнулся.

— Он что, так и будет сидеть? — осторожно спросила Мелита, наливая гостям настойку осьмитравника.

— Да нет, скоро оклемается, — беспечно махнул рукой ведун, — средство проверенное. Ты положи ему чего на зуб, зачем парню даром с открытым едалищем сидеть.

Жуч принял чарку из рук Мелиты:

— Благодарствую, хозяйка. Мелита улыбнулась, выпили.

Жуча тряхнуло. Словно воздушный пузырь лопнул в голове, обдав жаром и выгнав обильную испарину. Но когда Жуч поднял руку, чтоб утереть пот, лоб его оказался сухим, тело же стало необычайно легким, как бывает только в детстве и все вокруг, словно омытое росой, заиграло свежими красками. Очевидно, и Клепила испытал нечто похожее, потому что встал из-за стола и поклонился Мелите в пояс.