История эта настолько меня потрясла, что вот уже третий день не могу прийти в себя. Я знал, что дилетантизм граничит с поверхностным взглядом на предмет, которым занимаешься. Но никогда не предполагал, что поверхностность в свою очередь граничит с идиотизмом – будь ты хоть семи пядей во лбу…

Тяжёлая цепь приковала меня к письменному столу. Должен исповедаться – от начала до конца.

… Итак, позавчера,3 августа 1987 года, в десять часов вечера, мне позвонил по телефону Александр Петрович Бойко, парторг завода железо-бетонных изделий, мой хороший знакомый:

– Наум Григорьевич, вот какая ситуация. В 12-ти километрах от города, в конце 34-го автобусного маршрута, недалеко от дач, вот уже две недели лежит большая овчарка. Как только подходит автобус, она вскакивает и напряжённо выискивает кого-то среди пассажиров. Взгляд её такой глубокий, что становится не по себе. Не найдя того, кто ей нужен, она снова ложится и кладёт голову на вытянутые лапы. Видимо, её кто-то бросил. Думаю, не дачник какой-нибудь, иначе она слонялась бы около дач, а не лежала на остановке. Скорей всего её привезли из города и бросили. Собака отощала, неизвестно, чем питается в голой степи, но главное – она страдает от жажды: там нет ни речки, ни ручейка. Никому не даётся в руки. Тут её целым семейством пытались заманить – ничего не получилось… Звоню вам, потому что знаю, как вы относитесь к собакам. Наверняка что-нибудь придумаете… как облегчить её судьбу…

Много ли нужно, чтобы вывести меня из равновесия? Едва положив трубку, я тут же набираю номер Феликса Ароновича Тарасуло, члена Клуба собаководства, с которым обычно решаю все мои собачьи дела. Он мой постоянный консультант по повадкам и болезням собак.

Феликс Аронович мгновенно реагирует:

– Нельзя допустить, чтобы собака погибла. Подождите немного, я сейчас свяжусь с начальницей Клуба и тут же перезвоню…

Жду, не отходя от телефона. Через 5–7 минут звонок:

– Она, оказывается, знает об этом, ей дети рассказали.

– И ничего не предприняла? – кричу я. – Сколько дней она об этом знает?

– Ну и вопрос вы задаёте. Не стану же я её спрашивать, мерзавка она или нет. Она говорит: я, мол, в отпуске.

– В отпуске?!

– Я ей отвечаю: мы с Наумом Григорьевичем тоже в отпуске, тем не менее… В общем, это произвело на неё впечатление. Она согласилась поехать с нами.

Дело осложнилось тем, что у моей десятимесячной Лады, перенесшей чумку, появилось осложнение на лёгких, и я два раза в день (в 9 часов утра и в 4 часа дня) езжу с ней в ветлечебницу на уколы. Мы договорились так: чтобы сэкономить время, я сразу же после утреннего укола, не заезжая домой, еду с Ладой на вокзал, там мы встречаемся к 10-ти часам, дожидаемся 34-го автобуса и едем до конечной остановки.

На вокзал мы с Ладой прибыли раньше условленного времени, а потом подошёл Тарасуло. Он сказал, что начальница не придёт, так как решила самостоятельно добраться до места на 18-ом автобусе.

– Помилуйте, Феликс Аронович, – сказал я, – ведь 18-ый идёт в совершенно другую сторону.

– Не знаю, она меня уверяла, что у этих двух автобусов одинаковые маршруты.

– По-моему, она просто не захотела поехать.

– Может быть. Но ничего страшного, справимся и без неё. Подумаешь, крупное мероприятие…

Автобус подошёл, и мы поехали. Феликс Аронович держал в руках поводок, ошейник, намордник и кусочек сыра, завёрнутый в бумагу. У меня в портфеле была колбаса, бутылка воды и чашка. Настроение моё испортилось. Мне казалось, что без начальницы Клуба собаководства наше мероприятие будет обречено на сплошную импровизацию дилетантов, а тут требуется профессиональный подход к делу. Правда, Феликс Аронович – член Клуба, но по профессии он школьный учитель, преподаёт литературу. В общем, мы с ним коллеги. Я мысленно утешал себя, что Феликс Аронович имеет большую «собачью» практику: возглавляет судейство на выставках, консультирует меня. Что ж: поставлю всё это ему в заслугу и буду подчиняться его указаниям. Всю дорогу (автобус шёл минут 20) мы говорили о посторонних делах, преимущественно о пресловутой «Памяти», возрождающей черносотенные традиции в нашем быту.

Автобус подошёл к конечной остановке. Ещё не сойдя с него, мы заметили собаку. Это была выразительная картина. Собака лежала в позе, о которой говорил мне А. П. Бойко по телефону: положив голову на вытянутые передние лапы… Я взглянул на Феликса Ароновича: понял ли, почувствовал ли он её состояние?

– Обычная поза собаки, которая ждёт хозяина, – спокойно сказал он. – Какой негодяй! – добавил он с гневом.

Между тем, когда люди стали выходить из автобуса, собака вскочила и отбежала в сторону. Теперь она застыла в другой позе – как скульптура на пьедестале: она стояла, приподняв морду к небу, но глаза были пронзительно устремлены на автобус. Из этого состояния её вывела Лада. Она подбежала к ней и стала знакомиться. Овчарка равнодушно обнюхала её, повернулась и медленно пошла в степь. Я отозвал Ладу, и мы с Феликсом Ароновичем стали наблюдать за овчаркой. По контрасту припомнились слова одной самоуверенной учительницы биологии: у собак, дескать, чувства очень примитивны, а поведение их обусловлено лишь рефлексами. Какая чушь! Собака не просто уходила в степь: через каждые четыре-пять шагов она останавливалась и оглядывалась. Теперь голова её была низко опущена, и смотрела она на автобус как бы исподлобья, с немым укором: «Эх, ты! Опять не привёз моего хозяина…» В своём скорбном благородстве, мне кажется, она ни в чём плохом не могла заподозрить хозяина: укоряла автобус…

– Далеко не уйдёт, – сказал Феликс Аронович, заметив моё беспокойство. – Скоро вернётся. Я знаю.

И действительно, как только автобус набрал обратных пассажиров (дачников) и уехал, овчарка незаметно вернулась. Мы в это время спасались от солнца в тени – сидели на лавочке под навесом остановки, Лада прикорнула у наших ног. Овчарка остановилась напротив нас с вопросительным видом. Может быть, её повышенное внимание к нам было обусловлено тем, что Феликс Аронович зашелестел бумагой, доставая сыр. Вряд ли кто баловал здесь собаку таким лакомством – в углу навеса валялось несколько сухарей и стояли две жестяные банки с водой.

– Это тоже неплохо, – сказал Феликс Аронович. – Всё-таки есть ещё на свете добрые люди.

– Наверное, кто-то из мальчишек принёс воду, – предположил я.

– Всё равно – люди! – ответил Феликс Аронович. Он протянул собаке кусочек сыра. Собака приблизилась на несколько шагов, осторожно вытянула шею и без всякого заискивания, даже с оттенком какого-то великодушия взяла губами сыр. Феликс Аронович продолжал отламывать по маленькому кусочку, овчарка вошла во вкус и стала брать сыр более торопливо и чуть вздрагивая при этом.

– Осторожно, осторожно, – приговаривал Феликс Аронович, – не хватай зубами за пальцы.

Сыр собака брала, но погладить себя не давала. Как только Феликс Аронович делал попытку погладить её, она ловко увёртывала голову и отступала.

– Да-а-а, – тяжело вздохнул Феликс Аронович. – Придётся проторчать тут весь день.

– А может быть, и не один день, – сказал я.

– А может быть, и не один день, – как эхо, повторил Феликс Аронович. – Но где взять время?

– Раз решили спасти собаку, надо довести дело до конца.

– Да, ничего не поделаешь… Берегите свою колбасу, а то потом нечем будет приманить её. Впрочем, дайте ей кусочек, чтобы она и к вам почувствовала доверие.

Я протянул собаке кусочек колбасы. Испытав несколько трудных мгновений, собака, поколебавшись, так же осторожно вытянула шею и взяла губами колбасу. Эта процедура повторилась несколько раз.

– Хватит, хватит, – сказал Феликс Аронович. – Нам ещё долго тут придётся проторчать.

Обстановка была далеко не идеальной. С овчаркой нельзя было работать, потому что нам постоянно мешали люди. Они скапливались на остановке, дожидались автобуса, уезжали, некоторое время мы оставались с собакой одни, а потом всё начиналось сначала. Собаку отвлекали, Феликс Аронович нервничал и даже несколько раз повздорил кое с кем. Вообще-то люди проявляли к нам сочувствие, но это сочувствие выходило нам боком.