И если астрономия открыла истинные размеры Вселенной, то геология шаг за шагом вскрыла столь же невероятную глубину истории Земли. Ясно совершенно, что жизнь существует на ней не столь давно. Для той химической эволюции, которая предшествовала эволюции биологической, потребны ведь тоже какие-то трудно представимые сроки. И уж совсем бесспорно, совсем очевидно, что человек не появился на Земле одновременно с динозаврами и гигантскими хвощами, его история совсем незначительна по временным меркам. Что же из того, что у него в голове имеются какие-то доопытные формы времени и пространства, как о том сказал какой-то философ. Это похоже на поиски потерянной вещи не там, где она может лежать, а там где светло – возле нас, так сказать.
Что же такое жизнь в свете этих бесспорных и твердо установленных фактов? – ничтожная в несколько метров плесень на огромном, радиусом шесть тысяч километров, теле твердой планеты, где создались однажды благоприятные условия для нее. Она зародилась и развивается, приведя к созданию разумного существа. Сама эволюция, которая стала достоянием сознания, наталкивает на очевидный вывод о некоем предшествующем безжизненном сроке. В начале нашего века самый древний и самый большой геологический эон – архей – считался эрой азойной, то есть лишенной жизни.
В свете ничтожности жизни как во времени, так и в пространстве космоса о каком же ее времени как о явлении природы можно говорить? Как примирить идею с совсем другой научной умственной атмосферой, созданной не какой-нибудь гипотезой не одной теорией и даже не одной наукой, а всей их совокупностью?
И тем не менее чудо примирения совершенно невыносимых, казалось бы, противоречий совершено Владимиром Ивановичем Вернадским. Он показал, что “очевидные” следствия из бесспорных данных наук есть неправомерная экстраполяция и видимость того же свойства, как и движение Солнца вокруг Земли, которое мы все явно и отчетливо, и ежедневно наблюдаем.
Вернадский – большое и сложное явление науки. К нему очень подходит выходящие ныне из употребления слова натуралист, естествоиспытатель, указывающие на целостный характер его идей и исследований, на поиски единства природы. Он сумел стать, может быть, последним в науке энциклопедистом, когда еще оказалось возможно охватить все знания. Трудно даже перечислить те отрасли науки, которые им созданы или реформированы. Проще сказать, что нет такой науки о Земле и о живом ее населении, в которых не осталось бы его следа, давно вошедшего в учебники и обезличенного. Но кроме того, поскольку энциклопедичность предполагает универсализм и синтетичность, все его творчество носило гуманитарно ориентированный характер. И потому огромный пласт его работ еще не обезличился и требуется в той личностной форме, в какой создан. Он мало освоен текущим знанием..
На рубеже веков, когда Вернадский сформировался как ученый, еще можно было, наверное, охватить практически все основы научных знаний в одном уме. Он обладал совершенно неохватной, немыслимой научной эрудицией. Не будет преувеличением сказать, что нет такого имени – в буквальном смысле нет – в истории науки, которое осталось бы без внимания в его многочисленных трудах, которые невозможно отнести точно к какому-либо направлению данной дисциплины. Классификация его работ сама по себе представляет крупную проблему для историков науки. Его труды всегда выходят за рамки формальных наук, потому что он исследовал, как правило, крупные проблемы, а они всегда проходят сквозь все дисциплины, в каждой меняя свой вид иногда до неузнаваемости.
Но не менее важно, что все его научное творчество было освещено единой мыслью, представлением о цельности мира. Одна, главная мысль, всегда вела его сквозь все науки, начиная со студенческих лет. Возьму на себя смелость сказать, что как и для Ньютона, для Дарвина, для глубоко чтимого им Гете и других больших личностей, этой мыслью была для Вернадского загадка человеческой жизни, которую он пытался постичь в научной, философской и религиозной формах. Но все же более всего он ценил, конечно, науку за ее строгость, правила и дисциплинированность, в которых должен работать образованный ум. В рамках ее решались все частные задачи этой всеобъемлющей загадки, стремясь как магнитные стрелки, к полюсу главного интереса.
Уже студентом, выступая с химическим докладом “Об осадочных перепонках” в студенческом научно-литературном обществе (с демонстрацией опытов), Вернадский задал слушателям и себе самому вопрос, который собственно, составляет существо высказанного выше противоречия и в течение десятилетий будет исподволь направлять его личный научный поиск:
“Вечна ли та материя, которая находится в вечном непрерывном законном движении, где происходит бесконечное разрушение и созидание, где нет покоя? Неужели только едва заметная пленка на бесконечно малой точке в мироздании – Земле, обладает коренными, собственными свойствами, а везде и всюду царит смерть?... (И далее – важнейшее вопрошение, которое и выросло позднее в учение о биосфере – Г.А.). Разве жизнь не подчинена таким же строгим законам, как и движение планет, разве есть что-нибудь в организмах сверхъестественное, что бы отделяло их от остальной природы?” (Аксенов, 1994, с. 29).
Вопросы относились к тем, которые не требуют немедленных ответов, они выполняют другую роль: внутренней организации материала, которым овладевал молодой исследователь. Они уходят в подсознание, и исподволь направляют мысль. К такого рода общим, предельным “детским” вопросам относился и тот, который записан в дневнике 22-летнего В.И.Вернадского в 1885 г., в год окончания университета: “Что такое пространство и время? Вот те вопросы, которые столько веков волнуют человеческую мысль в лице самых сильных ее представителей. И если бы мы, отрешась по возможности от всех тех представлений о пространстве и времени, которые господствуют в философии, запутавшейся в сложных явлениях человеческих впечатлений, здравого смысла, обыденного знания, перенесли решение этого вопроса на более абстрактную почву, может быть, мы достигли бы какого-нибудь результата.
Бесспорно, что и время и пространство отдельно в природе не встречаются, они неразделимы. Мы не знаем ни одного явления, которое не занимало бы части пространства и части времени. Только для логического удобства представляем мы отдельно пространство и отдельно время, только так, как наш ум вообще привык поступать при разрешении какого-нибудь вопроса.
В действительности ни пространства, ни времени мы в отдельности не знаем нигде, кроме нашего воображения. Что же это за части неразделимые – чего? Очевидно, того, что только и существует, это – материи, которую мы разбиваем на две основные координаты: пространство и время”. (Вернадский, 1989, с 419).
Но какая именно материя обладает этими чертами, ему и предстояло узнать. Пока же он начал свой самостоятельный путь в науке по той же модели, как начало его все описательное естествознание – с генетического пути, который является приготовительным классом для развитой, осознающей собственную специфику науки. Преподавая минералогию и кристаллографию в Московском университете, проводя полевые сезоны в геологических и минералогических экспедициях в горных районах России и Европы, Вернадский испытывает глубокий интерес к происхождению всех структур земной коры. Какие силы формировали осадочные, метаморфические, вулканические породы? Его не устраивало то объяснение, которое имелось в виде “нептунистских” и “плутонистских” сил, которые лежали в основе традиционных объяснений. Он искал более общие принципы, его интересовала динамическая, как он писал, сторона образования минералов. В результате в его работах зародилась так называемая генетическая минералогия, которой, в общем-то нигде, кроме как в его ранних трудах не существует, и продолжения которой не последовало и не случайно, потому что критерий происхождения свидетельствует о неразвитости науки. Так же как споры нептунистов и плутонистов отошли в прошлое, возвещая о преодолении наивного старта геологии, а развитая наука о Земле началась с принципа актуализма, несводимого ни к каким идеям происхождения, так и генетическая минералогия осталась наивным, но неизбежным этапом в научной деятельности Вернадского. Издавая потом труды в этой области, он назвал их более традиционно и правильно “Опыт описательной минералогии”, а не генетической. В минералогии материал классифицируется и изучается по другим признакам, чем те, которые он несет от места и времени происхождения.
