— Сергей, — глухим голосом обратился Иван. — Я забыл обговорить с тобой очень важную деталь. Нам придется сейчас съездить к одному господину…

— А нельзя отложить до вечера? У нас другие планы на этот день. Так ведь, девочки?

— Нет, не получится. Он после обеда уезжает в Прагу и будет здесь не раньше следующей недели.

— Это важно? — спросил Дубец.

— Очень.

— Что ж. Надо значит надо. Увы, Аленка, в погребок пойдете без меня. Или подождите до вечера.

— Ну вот, — надулась Алена, — я так и знала, что с вами каши не сваришь. Ох уж эти мне взрослые! Никакой обязательности. Ладно, мы с мамой по магазинам пробежимся, а после обеда все вместе в Старый город поедем. Надеюсь, больше ничего не произойдет?

— Постараемся, — пообещал за всех Иван и первым встал из-за стола.

Они остались одни. Где-то в саду работал Вацлав, поэтому Ирина, войдя в Аленину комнату, первым делом захлопнула открытое настежь окно.

— Зачем, мам? Из сада так офигенно розами пахнет, как будто духами.

— Не будем выносить сор из избы, — сухо ответила Ирина и подошла к дочери, красящей у зеркала ресницы.

— Какой сор? — рассеянно спросила Алена и высунула от старания кончик языка.

— Хватит краситься, — пока еще сдерживая ярость, выдавила Ирина и рывком развернула дочь к себе.

— Мам, ты чего? Я…

Пощечина прозвучала как удар кнута — резко и звонко. Алена, схватившись рукой за щеку, отступила назад, наткнулась на кровать и, потеряв равновесие, плюхнулась на нее задом.

— За что?! — выдохнула она, широко распахнув глаза.

— А ты не знаешь? — сузила глаза мать, задыхаясь и хватая воздух открытым ртом.

— Не-е-т, — протянула огорошенная Алена, но глаза все же отвела.

— Не ври! Потаскушка! Дрянь, испорченная до мозга костей! Отвечай, когда у вас это началось? В Америке? Или раньше?

— Мама, не говори со мной таким тоном. Прошу тебя, — взмолилась Алена.

У нее навернулись слезы, губы задрожали.

— А каким я, по-твоему, тоном должна говорить, ласковым? Ты ответишь мне или я возьму ремень и изобью тебя до крови?

— Что… я… должна… от… от…

Алена разрыдалась, но ее плач не тронул мать, хотя и заставил усомниться в своих подозрениях.

— Ответь мне, — уже спокойнее сказала она, — ты спишь с ним?

— С… с… с кем?

— С Сергеем Владимировичем.

— Н-нет.

— Я не верю тебе. Говори правду или…

Ирина почувствовала, что их «диалог» зашел в тупик. Дочь приняла глухую оборону и ни за что не сознается. Оставалось одно средство — показать неопровержимые улики. Ирина схватила дочь за руку и потянула за собой. Та сопротивлялась, но слабо. Они вошли в спальню Ивана. Ирина схватила пульт и стала нажимать одну кнопку за другой, пока не попала на нужную. На экране появился злополучный бассейн.

— Ну! Узнаешь?

— Бассейн?

— Ты же видишь, что это не кухня!

— Ну и что?

— Ты, видно, не поняла. Стой здесь и смотри на экран. Я сейчас.

Ирина выскочила в холл и побежала к двери, расположенной рядом с ванной и ведущей в бассейн. Влетев туда, она быстро прошлась у бровки водоема, а затем вернулась в спальню.

— Ну, что скажешь теперь? Все поняла?

Алена сидела на кровати, подавшись корпусом вперед, скрестив ноги и обхватив себя руками. Ее лицо напряглось, взгляд, устремленный в пустоту, ничего не выражал, кроме упрямства. Ирина ждала другую реакцию, справедливо полагая, что под тяжестью фактов дочь сломается и сознается во всем. Но Алена замкнулась в себе и, возможно, искала сейчас аргументы в свою пользу. Так оно и вышло.

— Ты следила за мной, как шпионка! — злобно выкрикнула она. — Это ужасно — следить за собственной дочерью! Я больше никогда не поверю тебе и ничем не поделюсь! Вот.

— Ну что ж, это твое дело, — произнесла Ирина, на которую внезапно напало злое безразличие. — Собирайся. Мы летим домой.

— Как это? — от возмущения Алена даже поменяла позу. — А Париж? Мы же послезавтра летим во Францию!

— Собирайся! — железным голосом, сквозь зубы приказала Ирина и буквально прожгла Алену ненавидящим взглядом.

Этот взгляд возымел действие. Девушка дернула плечом, хмыкнула, выпятив нижнюю губу, но покорно встала и пошла в свою комнату.

— Я даю тебе на сборы десять минут. Скоро подъедет такси.

Желтая «Шкода-Октавия» везла их в аэропорт. За рулем сидел молодой словак, курносый и белобрысый. «Кого он мне напоминает? — вяло подумала Ирина и тут же отвлеклась на городской пейзаж за окном автомобиля. Ее взгляд скользил по видам Братиславы, которые совсем недавно вызывали в сердце восторженный трепет. Теперь краски померкли, стерлись впечатления, исчезло волшебство. — Ну конечно. Где-нибудь в Ярославле или в Клину живут такие же курносые парни с соломенными, выгоревшими на солнце волосами. Вот кого напоминает этот словак», — медленно текли ее мысли, не задевая душевных глубин.

А таксист то и дело посматривал в зеркало на Алену, чему-то улыбаясь. Один раз он даже подмигнул ее отражению. Она, ловя его взгляды, уже кокетничала, легкомысленно выкинув из головы ссору с матерью.

«Ее уже не переделать — она родилась такой, — флегматично размышляла Ирина, заметив переглядывания Алены со словаком. — Нет смысла обманывать себя: единственная дочь, моя Аленка, пушистый доверчивый котенок, моя плоть и кровь — уже не принадлежит мне. Ее отняли у меня, украли, нагло и грубо присвоили». Но эта мысль мелькнула и исчезла, в голове вновь, как навязчивый мотив, всплыла придуманная когда-то скороговорка: вышколенная школьница… Нет, к данной ситуации подойдет другая фраза: нашкодившая школьница в «Шкоде» удрала. Хм, забавно. А что? Не закапывать же себя в могилу оттого, что проморгала единственную дочь. Да-да, проморгала, прошляпила, проворонила, про… Придется с этим мириться и жить дальше. Нет, мириться нельзя. А жить? Разве можно жить с разорванным в клочья сердцем?

Смех без причины — частая реакция на стресс. Ирина вдруг захохотала, взахлеб, неудержимо. Алена сначала испуганно дергала ее за руку, а потом крикнула водителю: «Остановись! Разве не видишь — с ней истерика!» Водитель выехал на обочину и остановился.

— Воды! У тебя есть вода? — кричала Алена.

Водитель нагнулся, достал из бардачка банку пива, нервно открыл ее и подал Алене. Та схватила, набрала полный рот тепловатой горчащей жидкости и выплеснула ее фонтаном брызг на обессилевшую от смеха мать. Ирина умолкла, уставилась стеклянными глазами в одну точку, шумно дыша и всхлипывая. Алена вновь обратилась к перепуганному таксисту:

— У вас есть стакан? Чашка! Похар!

Парень снова полез в бардачок, пошарил и нашел пластиковый стакан. Алена налила в него пива и подала матери:

— Выпей, мама! Ну, пожалуйста. Тебе сразу легче станет.

Ирина сделала несколько глотков прямо из Алениных рук. Дочь вынула из сумочки носовой платок и бережно промокнула мокрые от пива лицо и шею матери.

— Поехали! — скомандовала она водителю, убедившись, что истерика прошла.

В аэропорту, после того как билеты, заказанные утром Иваном, были куплены, — на прямой рейс билетов не было и лететь пришлось транзитом — Ирина пошла в дамскую комнату, чтобы переодеться. Кофточку, всю в пивных пятнах, она сменила на бежевый топ. До отлета оставалось два часа, и они зашли в кафе, решив немного перекусить.

Ирина упорно молчала и лишь иногда односложно отвечала на Аленины вопросы. Дочь не знала, как растопить лед, который был во всем, что еще недавно было таким нежным и теплым и составляло материнскую суть: в ее фиалковых глазах, жестах, интонациях, даже походке. Лед был и между ними — когда-то самыми близкими и родными. Алене становилось страшно, когда она смотрела на помертвевшее лицо матери. Его непроницаемость пугала девушку, но и только. Привыкшая получать от жизни только удовольствия, она желала в этот миг лишь одного — чтобы инцидент поскорее забылся, чтобы все утряслось само по себе и жизнь вошла в обычную колею. Ей так хотелось праздника и новых впечатлений!