Прошла неделя после ее визита к Дубцу. Улеглись, перестали терзать угрызения совести, превратились в тлен воспоминания о неловких минутах, проведенных в его палате, и только его прощальный взгляд, тревожный, зовущий, преследовал ее в минуты безделья.
Субботним утром, теплым, солнечным, она решила вымыть окна. Только приготовила все необходимое, как затрезвонил телефон.
— Ира, привет, — как всегда жизнеутверждающе прозвучал Эльвирин голос.
— Привет. Что-то ты с утра пораньше?
— По чужой просьбе звоню. Не знаю, с чего и начать…
— Надо же, какие тонкости! Говори уж!
— Мне Дубец позвонил. Спрашивал о тебе. Беспокоится, не заболела ли ты. Я, представляешь, с какого-то бодуна начала выгораживать тебя, мол, у нее отчет, начальство держит допоздна.
— Ну и что?
— Как «что»? Тебе все равно, что ли?
— Элька, перестань устраивать мою судьбу. Мне это совершенно не нужно. Или ты по другой причине стараешься?
— Что еще от тебя можно услышать, свинья неблагодарная.
— От свиньи и слышу. Вернее, от медведя с его услугами.
— Слушай, Ирка, я серьезно говорю. Брось прикалываться! Он от тоски умрет. Неужели тебе не жалко?
— Ты совсем дура или наполовину? Куда ты меня толкаешь? На связь с мужчиной, которого я не люблю, совершенно не знаю и, главное, не хочу знать? Ну нет у меня к нему ничего. Даже жалости. Он, кажется, идет на поправку, и слава богу! Найдет он себе подружку. Только свистнет — вмиг десяток слетится.
— А ты небось о своем красном молодце до сих пор вздыхаешь?
— А тебе-то какая печаль?
— Ну-ну. Вздыхай. И что за эпидемия охватила баб в последнее время? Вынь да положь молодого любовника, не иначе как на десять лет моложе, а то и больше.
— Всего на семь. И потом не я, а он меня выбрал, поняла?
— Все они выбирают на время отпуска. И предпочитают замужних. Так надежнее. В смысле вензаболеваний…
Ирина не стала отвечать на злой выпад Эльвиры и бросила трубку. Мыть окна расхотелось. Она отнесла в ванную таз с водой, вернулась в комнату, схватила пульт телевизора, нажала первую попавшуюся кнопку. Шла передача о Бунине. Ирина вздрогнула, прижала руку к груди, подумала: «Это судьба» — и села в кресло, вся превратившись в слух. Известный актер, ведущий передачи, рассказывал о бунинской поэзии. «Отточенность формы», «кровная связь с природой», «нестерпимая боль по ушедшей женщине» — сыпались щедрые фразы как последняя дань русскому поэту. Ирина, боясь пропустить хотя бы слово, окаменелая, сцепив пальцы в замок, вслушивалась в необыкновенный голос актера, читающего стихи об одиночестве и утраченной любви. «Тот дивный мир, где шли мы рядом», — повторяла она вслед за актером. Тот дивный мир…
Передача закончилась, а она еще долго сидела в оцепенении. В душе уже созрело решение, но рассудок удерживал, не пускал, давая возможность к отступлению, ибо то, что будет совершено, станет очень важным, судьбоносным и поправке не подлежит.
— Мам, — донеслось до нее как бы издалека.
Ирина повернула голову и увидела Алену, только что вставшую с постели, в розовой пижамке, заспанную, растрепанную.
— Мама, ну сколько можно звать? — капризно повторила дочь. — Ты обещала оладушек напечь. С бабушкиным черничным вареньем. Я пока умываюсь, ты бы тесто завела.
— Ладно, напеку. Ох, и соня ты у меня!
— Уж и в каникулы нельзя поспать? Надоело каждый день полседьмого вставать.
— Иди в ванную. Я сейчас.
Ирина привычно замешивала тесто, а в душе все звучала строчка: «Тот дивный мир, где шли мы рядом…» Все, хватит предаваться унынию! А что, если отвезти ему этих оладушек? Правда, почему бы и нет?
Она даже повеселела от этой мысли. Работа закипела с удвоенной энергией. Вскоре на блюде красовалась гора золотистых, ароматных оладий. Пришла Алена, с шумом вдохнула в себя вкусный дымок, уселась за стол.
— М-м, улет! — промурлыкала она, откусив половину оладьи.
— Ты где, гулена, вчера допоздна ходила?
— Я же говорила — с Юлькой на вечеринку ходили, к Олегу Фомину. День дураков отмечали.
— Интересно было?
— Спрашиваешь! Такую клевую вечеринку замутили…
— Как же вы его отметили, этот день?
— Подарки дарили. Конкурс устроили на самый прикольный подарок.
— И кто выиграл?
— Колька Семушкин.
— Это такой длинный, курносый?
— Никакой он не курносый.
— Ну, хорошо, пусть не курносый. Я его с кем-то перепутала.
— Как можно Кольку с кем-то перепутать? Он один такой в классе — высокий… и вообще, личность.
— И что эта личность подарила? За что он конкурс-то выиграл?
— Хм, если тебе сказать — ты опять в мораль кинешься.
— Обещаю, что не кинусь.
— Ну тогда держись. Он подарил мне стринги.
— Что? Стринги? Это же нижнее белье!
— Я так и знала, что у тебя будет шок.
— Но ведь… Господи, Аленка! Ты хоть соображаешь, что это неприлично? Вульгарно в конце концов!
— Больше я тебе ничего и никогда не скажу. Так и знай!
Ирина бросила недомытую посуду, села за стол напротив дочери. Алена невозмутимо уплетала оладьи, стараясь не смотреть на мать.
— Аленка! Ну-ка, посмотри на меня!
— Ну что?
— Какой же тогда ты выбрала подарок Семушкину?
— Откуда ты знаешь, что Семушкину? Мы же лотерею тянули — кто кому будет дарить.
— Значит, ты вытянула его?
— Ага.
— Так что ты подарила?
— Ну уж нет. Ничего я тебе не скажу, а то с тобой обморок будет.
— Алена, я серьезно тебя спрашиваю. Или я позвоню его матери, и тогда…
— Этого еще не хватало!
Алена выскочила из-за стола и убежала в свою комнату. Ирина домыла посуду и уже в другом, более уравновешенном состоянии пошла к дочери.
Та лежала на кровати и слушала музыку на DVD. Ирина, мягко ступая, подошла к кровати и села рядом.
— Доча, я больше не буду так бурно реагировать, — пообещала она, прикоснувшись ладонью к ее руке. — Давай поговорим! Сделай, пожалуйста, потише.
Алена нажала на пульте кнопку — выключила плеер.
— Я примерно представляю, что ты ему купила. Меня после этих стрингов уже ничем не удивить.
Алена фыркнула, покраснела и отвернулась к стене.
— Аленушка, я тебя вполне понимаю. В твоем возрасте хочется выглядеть старше, взрослее. Все через это проходят. И я такой же была в седьмом классе. Помню, как однажды заявилась в школу с выщипанными бровями. Это Наташка Сидоркина, подружка моя, постаралась. Я, говорит, слегка подправлю линию, а то у тебя какие-то кочки вместо бровей. И так она меня красноречиво убеждала, что я согласилась на эту экзекуцию. А Валентина Павловна, наша классная, сразу заметила.
— И что дальше? — повернулась Алена, с интересом глядя на мать.
— Мудрая была наша классная. Царствие ей небесное. Умерла в позапрошлом году. Собрала нас в тот же день на классный час и рассказала случай из своей юности. Хочешь послушать?
— Угу.
— Было это после войны. Трудно жили тогда люди, особенно в селе. Но молодость на то и молодость, что не замечает никаких трудностей. По вечерам девчонки на танцы бегали, вот как сейчас вы на свои дискотеки. А у Вали — тогда ей пятнадцать лет исполнилось — из нарядов только одно креп-жоржетовое платье, из материнского перешитое. Прибегают однажды подруги, зовут на танцы, а платье-то мать, как назло, недавно выстирала — мокрое на веревке висит. Валя в слезы, ведь она мечтала встретиться там с парнем, которого любила. Что делать? Тогда одна из подруг придумала: попросить у своей старшей сестры, что в городе жила, красивое платье из панбархата. Сестра как раз приехала с мужем в отпуск и платье привезла. Побежали они к этой подруге и уговорили ее сестру дать на один вечер платье. Надела Валя это шикарное платье, а ноги-то в стоптанные туфли обуты. Не смотрится платье с такими туфлями. Тогда старшая сестра расщедрилась и предложила свои замшевые туфли на каблуках, а в довершение ко всему еще и прическу модную соорудила на Валиной голове. Подружки от зависти чуть не лопнули. Такая мадам получилась из Валентины — старше своего возраста лет на десять. Вот пришли они на танцплощадку, встали в уголок, ждут, что дальше будет. Музыка играет, всех приглашают, а Валя все одна стоит. Так и простояла весь вечер. А парень, которого она любила, другую пошел провожать. Видно, побоялся подойти к расфуфыренной мадам.
