— Зачем я буду выставлять себя в смешном свете? — спросила Ирина, не дав Алене закончить фразу. — Просто я давно не вставала на лыжи. Надо будет в следующие выходные съездить с Невревыми в Рощино, покататься с горок.
— А я даже не помню, когда на лыжах ходил. Кажется, два года назад, — сказал Анатолий и смутился.
«Да, два года назад мы все вместе ездили в Рощино, — подумала Ирина, — и катались с гор. Я сломала лыжу, ужасно расстроилась, тогда Анатолий придумал соорудить из трех лыж санки. Мы втроем, усевшись на импровизированные санки, с диким хохотом и визгом съезжали со склона горы вниз, обязательно заваливаясь в конце пути набок, а потом тащились наверх, с ног по самую макушку облепленные снегом, запыхавшиеся, довольные».
Она улыбнулась своим воспоминаниям и тоже смутилась, поймав на себе брошенный украдкой взгляд Анатолия.
— А мама была самая красивая на вечере, — вдруг брякнула Алена.
— Никто и не сомневался, — нейтрально согласился Анатолий.
— Алена, ты басню Крылова давно читала? — без улыбки спросила Ирина.
— Какую басню? «Стрекоза и муравей»? «Попрыгунья стрекоза лето красное пропела…»
— Нет, другую. Про кукушку и петуха. Помнишь, как они хвалили друг друга? Тебе они никого не напоминают?
— Да, ладно тебе, мам! Ты на самом деле была самая-самая красивая, обаятельная и привлекательная. Это заметили все.
— Может, и ты какую-нибудь «Мисс» завоевала? — полушутя поинтересовался Анатолий, впервые прямо посмотрев на Ирину.
— Она не мисс, а миссис, папуля. Пора уж знать такие вещи. А один мужчина…
— Алена! — воскликнула Ирина, но продолжать не стала, понимая, что нотации сейчас более чем неуместны.
— Что? — с вызовом спросила дочь.
— Сходи на кухню, я там шоколадное печенье оставила. Оно в шкафу, на верхней полке лежит.
Алена слегка фыркнула, но послушно пошла на кухню. Ирина проводила ее взглядом, а затем в упор посмотрела на Анатолия.
— Как ты живешь? — задала она вопрос, неожиданный для самой себя.
— Нормально, — пожал он плечами.
— О доме не скучаешь?
— Как тебе сказать? Вроде скучаю, но…
— Понятно. Можешь не продолжать.
— Нет, я не то хотел сказать. Конечно, скучаю, Ира. Очень, — торопливо говорил он, видимо, боясь, что не успеет до возвращения дочери. — Но… Понимаешь, обстоятельства сложились так, что теперь уже назад дороги нет. Короче, у нас будет ребенок.
Ирину как будто в прорубь окунули. Дыхание перехватило, стало нечем дышать. Она встала, вышла из комнаты, столкнулась в коридоре с Аленой, выдавила: «Я сейчас» — и закрылась в ванной. Включив воду, она глухо зарыдала. А потом долго умывалась холодной водой, чтобы не выглядеть слишком опухшей. Когда вышла из ванной, Анатолия уже не было.
— Он давно ушел? — спросила она Алену, вытиравшую на кухне вымытые чашки.
— Минут пять назад, — угрюмо пробурчала Алена.
— Чем ты недовольна?
— Мама, зачем ты унижаешься? Я бы никогда не стала плакать перед мужчиной, который меня бросил.
— Аленушка, какой ты еще ребенок…
— Не разговаривай таким тоном! — крикнула Алена. — Я не маленькая! Я все понимаю. У них будет ребенок? Да?
— Да.
— Я так и знала, — упавшим голосом произнесла Алена и села на стул. — Я его ненавижу.
— За что? За то, что у тебя появится брат или сестра?
— Не нужны мне братья от нее! Поняла?
— Но…
— Не хочу! Пусть только попробует привести сюда кого-нибудь!
Она тоже зарыдала, но ее слезы были другими. В них были обида, протест, ревность, в то время как слезы Ирины выражали рухнувшую надежду, сожаление об утрате, окончательной утрате прошлой жизни, как оказалось, такой ясной и счастливой.
Ближе к весне позвонила Эльвира. Так вышло, что они перестали общаться после пансионата. «Наши отношения переживают временный кризис, — объясняла самой себе Ирина. — Рано или поздно все утрясется и войдет в норму». Но истинную причину охлаждения она вдруг выложила подруге в первые же минуты их телефонного разговора.
— Привет, подруга! Как жизнь молодая? — бодро начала Эльвира.
— Бьет.
— По голове?
— Куда попало. А у тебя?
— Туда же. А ты что же, обиделась на меня? Объясни хоть причину-то.
— Не болтай! Хотя… Что нам друг от друга скрывать? Могу и объяснить. Мне не по душе, как ты влияешь на мою дочь.
— Опсики! Ни хрена заявочки. Выходит, я развращаю твою дочь?
— Ну, я бы не стала так формулировать, но что-то в этом роде как раз и было в пансионате.
— Ну-ка, ну-ка! Интересно. Продолжай. Что означает твоя фраза «что-то в этом роде»?
— Эля, ты только выслушай спокойно, ладно? А то у тебя уже голос звенит…
— А у тебя бы не звенел после таких обвинений? Чуть ли не в сутенерши меня определила…
— Эля! Извини, если нечаянно обидела. Я не это имела в виду…
— Ты про случай в торговом центре? Но если бы он не вмешался, не подмазал эту Нину, то никакой бы кофточки нам не видать как собственных ушей. Так и ушли бы оплеванные этой хамкой.
— Ну, допустим. Но зачем ты его поддержала, когда он вещи начал дарить?
— А что я, по-твоему, должна была делать? Стать в позу оскорбленной невинности и прочитать мораль? Не забывай, что он наш с Невревым начальник.
— С тобой все ясно. О себе ты не забываешь…
— Ира, ведь я от всей души хотела помочь вам с Аленкой, как ты не понимаешь?
— Да понимаю я. Это тебе меня не понять. У тебя нет взрослой дочери.
— Зато есть взрослый сын, который такое откалывает в последнее время, что я по ночам перестала спать.
— Да? А что случилось?
— Представляешь, влюбился в одиннадцатиклассницу!
— Ну и что?
— Как это «что»? Он в девятом, она в одиннадцатом.
— Подумаешь, два года разницы…
— Это в нашем возрасте такая разница — пустяк, а в их — это очень серьезно. У нее уже наверняка опыт в любовных делах, а у него она первая…
— Ох, Элька! Мои опасения за нравственность дочери тебе, значит, до лампочки, а со своим сыночком носишься как с писаной торбой. Да ничего страшного в этом нет. Все мы в школе влюблялись в кого-нибудь. Ты сама рассказывала, как втрескалась в молодого практиканта — учителя физики. Даже записки ему писала.
— Господи, в те времена в школе не было секса…
— Не было? Если хочешь знать, в нашей школе одна родила в десятом классе. И это не единичный случай.
— Ну хорошо. Постараюсь не комплексовать. Но и ты выкинь из головы всякие мыслишки насчет моего тлетворного влияния. Для меня Аленка — как дочь. Ведь я ее с пеленок знаю и люблю.
— Ладно. Верю.
Они помолчали.
— Слушай, заморочила ты меня, увела в другую степь, — после паузы затараторила Эльвира. — Я ведь что звоню-то. У нас такие новости — полный отпад! Вот ты на Дубца тянешь — такой он да разэтакий, а не знаешь, какая трагедия на него свалилась!
— Да? А что случилось? — спросила Ирина, чувствуя озноб по всему телу.
— Он уже второй месяц с обширным инфарктом лежит…
— Второй месяц?!
— Ну да. А женушка-то его благоверная что выкинула, ты даже не представляешь! Оформила развод, разделила имущество и укатила с его охранником в Америку. Во как! Да еще, говорят, заявилась к нему в больницу и целую речь толкнула типа «я всю жизнь терпела твое блядство, но теперь настала моя очередь».
— А кто за ним ухаживает?
— Сиделки. У богатых людей это не проблема. Сын, кстати, тоже за границей живет. Приезжал, правда, к отцу, но ненадолго.
— А у нас тоже новости, — бесцветным голосом проговорила Ирина. — У Аленки скоро будет братик или сестренка.
— Что?! И кто же счастливый папаша?
— Как «кто»? — не поняла Ирина. — Анатолий.
— Фу ты, черт! Я ведь на тебя подумала! Значит, она окончательно его к себе привязала? Что ж… Все мы, бабы, одинаковые. А почему ты об этом сообщила таким загробным голосом? Тебя это напрягает?
— В первый момент я рыдала. А теперь осталась тупая боль, но она постепенно ослабевает. Ничего, скоро пройдет.
