– Раненый? И ты вот так в мешке его таскаешь? А ну, покажи!

Отпихнув парня, он приоткрыл развязанную горловину. Из мешка недружелюбно зыркнула пара горящих глаз, внутри сдавленно заворчали.

– Это мой барсук. – Парень вцепился в мешок и потянул к себе. – Я его здесь покормлю и дальше пойду…

– Охотничек! – процедил Таркелдон. – Незачем мучить раненое животное, добить его надо!

– Тогда за него меньше заплатят, – угрюмо возразил владелец мешка.

Под тяжелым взглядом зверолова он сунул недобитку шмат вареного мяса и сразу выдернул руку. Изнутри донеслось чавканье, перемежаемое стонами.

Расплатившись с хозяином, парень завязал мешок и убрался вон из харчевни. Сам он почти ничего не съел, только с жадностью выпил кружку холодного чая.

– Видели поганца? – сердито спросил Таркелдон. – Заплатят ему, дескать, меньше… Пожалуй, догоню его и добью несчастное животное, а станет возражать – уши молокососу надеру. Охотничек…

Отсутствовал он долго, вернулся раздосадованный.

– Догнали? – справился Куду.

– Сбежал поганец. Амулеты у него, что ли, какие-то отводящие… Попадется мне в следующий раз, уж я с ним потолкую!

Тем временем парень с мешком за спиной шагал по ночной дороге.

Тонкий серпик месяца как будто сделан из золоченой проволоки, манящие травяные запахи, оглушительный стрекот цикад. Он дома. В Сонхи он везде дома. Звездного света ему достаточно, чтобы не сбиться с пути.

– Барсук, ты там живой?

– Покуда живой! – донесся из мешка сварливый голос. – Добить, мол, его надобно, добренькие все какие… И ты меня чуть на растерзание не отдал, хотя ты мне жизнью обязан! Я тебя спас ценой собственной крови, хоть ты и подлый ворюга, прикарманивший мою крыску, и теперь ты до самой смерти мой должник! А ты от меня чуть не отделался…

– Я тебя оттуда унес, – напомнил Хантре.

– А раньше-то, раньше – ты же меня и притащил туда, подвергая риску!

– Потому что ты жрать просил.

– Так мог бы курицу спереть из курятника, долгое ли дело, ты же маг!

– Воровать кур нехорошо.

– И это говоришь мне ты – Крысиный Вор? Кур нельзя, а крыску можно?!

– Надоел уже со своей крыской.

– А уж ты-то мне, рыжий, как надоел! Если б не наш с тобой господин, я бы близко к тебе не подошел, разве только для того, чтобы тебе, подлюге, в чашку лишний раз наплевать, а спасать тебя и подавно не стал бы!

– Тейзург мне не господин, всего лишь наниматель.

– Господин, господин, что бы ты ни говорил, а он твой господин! – Шнырь начал взахлеб дразниться, словно только и ждал повода, но потом его злорадные вопли сменились жалобным стоном. – Ох, как больно-то… Ну, сделай что-нибудь, чтоб у меня не болело!

– Потерпи. Я не умею лечить гнупи. Немного осталось, скоро дойдем до реки, в деревне я возьму лодку, и к утру будем в замке.

– Если я доживу до утра… – с мукой в голосе прохныкал Шнырь.

После боя Хантре на месте перевязал ему раны, располосовав на бинты скатерть, в которую маленький шпион закутался перед своим героическим появлением. Две раны пустячные, а третья оказалась серьезная, но гнупи – живучий народец.

У Хантре не было достаточного запаса сил для путешествия через Хиалу, и он купил на сулетском рынке лошадь. Хорошо, что Эдмар настоял на том, чтобы он брал уроки в манеже: судя по всему, раньше, до Сонхи, ему не приходилось ездить верхом. Ближе к вечеру лошадь захромала, Хантре оставил ее в попавшейся по дороге деревушке и дальше пошел пешком. До деревни с постоялым двором он добрался в сумерках. Таркелдон сказал, что до реки отсюда рукой подать: не больше часа быстрым шагом.

– Если я не помру из-за тебя, Крысиный Ворюга, у меня теперь будет целых два прозвища, – жалобно и в то же время мечтательно пробормотал раненый. – Прежде я был просто Шнырь, а теперь буду Шнырь Барсук или Шнырь Недобиток – во, какие важнецкие имена! Перво-наперво расскажу обо всем тетушке Старый Башмак, и она подтвердит перед остальными, что я теперь Шнырь Барсук и Шнырь Недобиток – я заслужил сразу два крутых прозвища, понял? Тебе, рыжий, этого не понять… Только я, наверное, по дороге помру, невтерпеж больно, а ты, бестолочь рыжая, не умеешь снимать боль у гнупи, потому что ты совсем неуч, а наш господин умеет, потому что он поумнее тебя! И я как есть от невыносимых страданий скончаюсь, ты одни лишь косточки мои хладные в мешке донесешь… Только оплакать останется сиротинушку…

Он начал горько всхлипывать. Хантре прикрикнул бы на него, если б не чувствовал, что этому маленькому паршивцу и вправду плохо.

Остановить кровотечение он сумел, и повязки помогли, но больше ничего сделать не мог.

– Потерпи немного. Вроде бы уже рекой пахнет.

– Только не кидай мои бедные косточки крокодилам в речку. Помру я сиротинушкой горемычным, моргнуть не успеешь, как помру…

– Лучше постарайся дожить до того, как расскажешь тетушке Старый Башмак о своих подвигах и получишь сразу два прозвища. До этого дня обязательно нужно дожить…

Сердце пронзила игла звездного света. Или игла боли – не физической, но все равно нестерпимой.

«Постарайся дожить до маминого дня рожденья…»

«Через месяц у меня будет отпуск, я прилечу домой, и тогда мы с тобой пойдем в Музей кукол. До этого обязательно нужно дожить, правда?»

«В каникулы бабушка и дедушка ждут тебя в гости, постарайся дожить, чтобы поехать с ними к морю…»

Кто ему это говорил?..

Нет, это не ему говорили…

Это он сам кому-то говорил. Спокойно и уверенно, с бодрой улыбкой, в то время как боль раздирала сердце, огромная, как ночное небо, и острая, как молекулярный резак. Вот тогда-то он и научился лицемерить, стал настоящим асом в этом деле.

Кого он раз за разом просил «обязательно дожить»?

– Эй, рыжий, ты чего замолчал-то? – Плаксивые нотки в голосе Шныря сменились негодующими. – Ты давай, утешай меня, а то вдруг я безвременно помру у тебя в мешке!

Все закончилось хорошо. Тейзург в конце концов принес для нее лекарство. Надо будет спросить у него… Хантре тут же понял, что спрашивать бесполезно: Золотоглазый вывернется, ничего толком не скажет и будет по-прежнему темнить.

– Шнырь, тебе нельзя помирать. Твой господин тебя вылечит, ты получишь сразу два почетных прозвища и наловишь себе много крысок и забудешь наконец ту несчастную крыску, о которой ты мне через каждые полчаса напоминаешь.

– Забуду?! – Гнупи аж взвизгнул от обиды. – А ты знаешь, рыжий, какая это была крыска? Шерстка у нее была как серый бархат, глаза словно две черные жемчужины, а зубы как будто выточены из слоновой кости, из которой люди всякие свои дорогущие шкатулки и другие безделушки делают. А хвост у нее был такой… такой… Ну, в общем, тоже особенный, это была всем крыскам крыска!

– Ты кое о чем забыл, – процедил Хантре.

– О чем? Я же все перечислил…

– Ты забыл о том, что я-то отлично знаю, какая это была крыска. Я эту облезлую дохлятину в руках держал, перед тем как на крышу забросить.

– Все ты врешь, она была особенная, такой крыски больше на свете не сыщешь!

Он завозился в мешке и ткнул мага в спину твердым кулачком, но тычок получился слабый, а Шнырь сам же и закряхтел от боли:

– У, ворюга злонравный…

Темнота скрадывала расстояние, но впереди уже блестела скудно посеребренная река.

– Суно, ты ведь можешь подавать достойный пример молодежи, являя собой образец рассудительности, умеренности и приверженности семейным ценностям?

Орвехт едва не поперхнулся кофе, поставил чашку на стол и воззрился на Шеро с немым вопросом.

Лицо главного безопасника Светлейшей Ложи, одутловатое, расплывшееся, с отвислыми щеками и веками, хранило обычное свое выражение – непроницаемое с оттенком угрюмой озабоченности.

– Хочешь навязать мне ученика-шалопая? – догадался Суно.

– Двух шалопаев. И в придачу прибавку к жалованью, чтобы подсластить сию обузу. Юнцы одаренные, изрядно самоуверенные, столпы и авторитеты в грош не ставят, но ты герой Мезры, тобой они восхищаются – стало быть, сами боги велели тебе научить их хорошему. Так что послужи благому делу. Я пошлю их с тобой в Гунханду, по дороге будешь наставлять их разумными беседами и личным примером.