– Призывает-то он вроде бы демона, хотя сулил нечто другое, – заметил вполголоса Химелдон после некоторой паузы. – О…

Вырвавшийся у мага возглас разительно контрастировал с его недавней интонацией сведущего специалиста.

То, что возникло в слепящей, как от молнии, вспышке посреди свободного пространства, напоминало громадный белый коралл со дна морского или заснеженный куст, при этом оно шевелило ветвями и казалось живым, и у него была волчья морда с зубастой пастью. Повеяло холодом – посреди липкой духоты тропической ночи это было даже кстати, а все равно Кемурт содрогнулся.

Демоны, толкая друг друга, подались назад, и за считаные секунды пустой круг, в центре которого вырос белоснежный волчий коралл, стал на треть шире.

– Тейзург, зачем позвал и что у вас тут за столпотворение? – осведомился пришелец грубым лающим голосом. – Когда-то мы с тобой славно погуляли, что было, то было, но я давно уже не любитель ваших суетных безобразий. Если ты подзабыл, я на службе.

– Приветствую тебя, Снагас. Я призвал тебя, как должностное лицо. Прошу суда твоего повелителя!

По толпе исчадий Хиалы прошел ропот.

– Однако… – изумленно пробормотал Химелдон.

– Ты уверен, что хочешь этого? – спросил Снагас.

– Уверен, – голос Тейзурга звучал твердо. – Прошу тебя, Снагас, седьмой демон-спутник бога Смерти, Перерождений и Справедливости, позови сюда того, кому ты служишь – Акетиса Беспристрастного.

– Ты произнес официальную формулу, и я не могу тебе отказать. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, ведь если Акетис не признает виновным того, кого ты обвиняешь, неприятности будут у тебя.

– Я знаю, что делаю, – подтвердил Эдмар.

На глаза ему падали волосы, выражения не разберешь, а впалые щеки были бледны, как после жестокого похмелья. Поводырь оставался непроницаем, но, должно быть, усмотрел в этом беспримерном вызове ошибку противника и свой шанс. Между тем больше половины демонов как ветром сдуло, в зале стало заметно просторней.

Когда появились новые действующие лица, Кемурт оцепенел. Так и сидел в неудобной позе, вполоборота, подавшись вперед и вжавшись плечом в спинку кресла, и не мог шелохнуться. Не сказать, чтобы физически не мог или не смел – просто он смотрел во все глаза на то, что перед ним разворачивалось, и все остальные чувства, кроме зрения и слуха, словно исчезли.

Демоны, состоящие на службе у бога Концов и Начал, выглядели странно и величественно, но вор их особенно не разглядывал. Он во все глаза уставился на единственного в этой компании человека. Будто бы человека.

На нем был длинный плащ с откинутым капюшоном. Кажется, светло-серый. В чертах лица ничего цепляющего. Склонившиеся перед ним Тейзург и Поводырь выглядели куда эффектней, каждый на свой лад. И все же была в нем сокрушительная сила, Кемурт ощутил ее без всяких амулетов, хотя находился, благодарение Ланки, в дюжине шагов от ее источника.

– Кого и в чем ты обвиняешь? – Голос обыкновенный, никаких громовых раскатов.

– Этого словоблуда, известного под именем Шанглат, а также под псевдонимом «Поводырь», я обвиняю в особо циничном оскорблении сонхийских богов и в клевете на светлых богов нашего мира, Беспристрастный.

Вслед за этим заявлением наступила гробовая тишина. Даже демоны замерли и перестали производить какие-либо звуки. Амулетчик сперва решил, что ослышался. Можно было ожидать совсем других обвинений: в пытках и произволе, в массовых убийствах мирных жителей с применением «ведьминых мясорубок», в нарушении законов тех стран, где подпольно действовали посланцы Ктармы, – еще минуту назад Кем мог бы побиться об заклад, что Эдмар заведет речь об этом. Вдобавок обвинять кого-то в «оскорблении богов» – это же коронный прием Ктармы, которая оправдывает этим доводом и казни, и пытки, и «ведьмины мясорубки»: все делается «во имя светлых богов, которым угодно, чтобы люди жили в заповеданной богами чистоте».

Как сказали бы в овдейской деревне, у Поводыря «челюсть упала ковшиком». После короткого изумленного молчания он вымолвил:

– Ты сам в этом виновен, мерзкое и лживое отродье Хиалы! Беспристрастный, я обвиняю Тейзурга в том, что он предается всем мыслимым порокам и не скрывает этого, объединяется с демонами против людей, способствует тварям Хиалы в их бесчинствах, бесстыдно попирает нравственные законы, своим гнусным примером и своими отвратительными деяниями совращает невинных, самим своим существованием оскорбляет чистоту праведных и заветы богов. Прошу твоего суда над Тейзургом, Беспристрастный!

– Итак, вы обвиняете друг друга, – терпеливо подытожил Акетис. – Вам придется обосновать свои обвинения, таков порядок. Тейзург, ты первый.

– Пожалуй, начну с оправданий, – он улыбнулся, не разжимая губ – еще бы разжал, палачи Ктармы ему два передних зуба выбили, и его худощавое лицо с треугольным подбородком стало похоже на загадочно ухмыляющуюся шутовскую маску. – Не стану отрицать того, что наплел обо мне Шанглат. С пафосом у него ужасающий перебор, как у третьесортного актера, но, если отбросить выразительную декламацию и затасканные эпитеты, мы увидим, что речь идет о непохвальном поведении, которое нельзя считать чем-то из ряда вон выходящим. Что ж, я порочен, общаюсь с демонами и так далее, подаю дурной пример тем, кто падок до примеров, – но мало ли на свете таких, как я? Сколько я всяческого возмутительного совершал – перечислять пришлось бы долго, и я бы всех утомил, поэтому лучше вкратце скажу о том, чего я НЕ делал. Если я, случалось, кого-то убивал, преследуя свои цели, я не заявлял, что это угодно Кадаху Радетелю. Если я совершал нечто жестокое, заставляющее окружающих содрогнуться, я не говорил, что этого хочет Тавше Милосердная. Если я ради собственного удобства стремился кому-то навязать тот или иной образ жизни, я при этом не прикрывался твоим именем, Акетис Справедливый. Поводырь, ты можешь на это что-нибудь возразить?

– Ты погряз в смердящих пороках, и нет такого отвратительного греха, которому ты не предавался бы, ты гневишь великих богов…

– Шанглат, умоляю, не надо о богах, – перебил Тейзург. – Один из них присутствует здесь, и не вынуждай его выслушивать всю ту белиберду, которую ты используешь, чтобы манипулировать своими последователями. По отношению к богу это невежливо. Посылая в ларвезийские города смертников с «мясорубками», ты назойливо твердишь, что сие угодно светлым богам, вот только мнением самих светлых богов ты забыл поинтересоваться. Да тебя и не интересует мнение сонхийского пантеона, тебя вполне устраивают молчаливые небожители, которые не вмешиваются на каждом шагу в людские дела. Тебе нужна та власть, которую можно обрести, ссылаясь на них – и тут все средства годятся, верно? Для того чтобы управлять дурачьем, ты бессовестно лжешь, якобы объявляя волю сонхийских богов. Ты утверждаешь, что для Кадаха Радетеля покрой одежды, которую носит человек, несравненно важнее его добрых дел, и, если рукав или подол окажется на два пальца короче, нежели предписано, а штаны не болтаются на заднице неприглядным мешком, ты велишь запороть преступника во имя Кадаха. В твоем учении Радетель предстает не покровителем тех, кто прилежно трудится, заботясь о процветании семьи, общины, города и страны, а въедливым изувером, который наслаждается казнями, да вдобавок мучает смертных обременительными правилами и бессмысленными запретами – это ли не клевета на Кадаха? Тавше в твоей трактовке отнюдь не воплощение милосердия, а злобная стерва, которая ревниво следит за тем, чтобы ни одна женщина не переспала, не переглянулась, не поговорила наедине ни с кем из мужчин, кроме законного мужа или ближайшего родственника. Из твоих проповедей следует, что она едва ли не оргазм испытывает – трепещет от праведной радости, как ты выразился, – когда какую-нибудь несчастную преступницу побивают камнями, закапывают живьем в землю или сжигают в вязанке хвороста. Такие представления о светлых богах ты внушаешь людям, и сия умственная отрава куда худшее оскорбление для богов, чем брань какого-нибудь богохульника. Ибо кое-кто начинает верить, что боги и впрямь таковы, как ты говоришь, – не лучше демонов Хиалы. И тогда одни решают, что таких богов лучше вовсе не почитать, а другие начинают поклоняться мерзким наваждениям, которые ты подсунул им вместо истинных сонхийских богов. Поэтому я перед лицом Акетиса Беспристрастного обвиняю тебя, Шанглат, в клевете на богов при отягчающих обстоятельствах и в злонамеренном обмане.