Этому до слез смеялись на «Копчике». Между тем, как штурманский ученик испускал страшные вопли. Один добрый человек, душа сострадательная, ибо он везде есть, взял его и бросил в море, сказав: «Я загашу его».

К счастью, Грен де Сель плавал как семга; он захотел даже продлить свое купание, весьма его освежавшее, и разгуливал вокруг брига как тритон или наяда, на ваш выбор. Потом вошел в кормовой порт, сказав со своим обычным стоицизмом: «Лучше уж это, нежели быть сожженным заживо, но все-таки я чудесно повеселился».

Послышался выстрел из пистолета; потом пронзительный крик раздался из каюты Кернока. Зели опрометью бросился туда: то были пустяки! Безделица!

Представьте себе: Кернок, разгоряченный немного грогом, весьма хвалился своей ловкостью перед Мели. — Бьюсь об заклад, — говорил он ей, — что я одним выстрелом из пистолета вырву нож, который ты держишь в руке. Мели не сомневалась ни сколько в искусстве своего любезного, но не желая таким образом испытать его, отклонилась от предложения.

— Трусиха! — закричал Кернок, — так чтоб тебя проучить, я вышибу у тебя твой стакан. Сказав это, он схватил пистолет, и стакан Мели, разбитый пулей, разлетелся вдребезги.

Когда Зели вошел, Кернок, откинувшись назад, с пистолетом еще в руке, хохотал над испугом Мели, которая, бледная и трепещущая, прижалась в угол каюты.

— Ну, что, Зели! — сказал пират, — что, мой старый морской волк. Каково проводят время там наверху твои мамзели?

— Прекрасно, капитан, но эти барышни ожидают сюрприза.

— Сюрприза? Ах! правда, послушай...

И он сказал два слова на ухо Зели. Последний отскочил с удивленным видом, разинув свой широкий рот.

— Как... вы хотите?..

— Разумеется. Разве это не сюрприз?

— Удивительный, и притом будет забавный... Я отправляюсь туда, капитан.

Вскоре Кернок вышел на палубу со своей Мели. При его появлении, раздались новые крики радости.

— Ура, капитан Кернок! Ура, его жена! Ура, «Копчик»!

Ракета поднялась с «Сан-Пабло», лежавшего в дрейфе, на два ружейных выстрела от брига. Она описала свою кривизну и рассыпалась огненным дождем.

— Посмотрите, капитан, что это за ракета! — сказал лейтенант.

— Я знаю, что это, товарищ. Ну же, дети, велите проворней обносить ром и джин. Стакан мне, стакан моей жене.

Мели хотела отказаться, но как воспротивиться желанию нежного своего друга?

— Да здравствуют товарищи и храбрые дети капитана «Копчика»! — сказал Кернок, опустошив свой стакан.

— Ура! — подхватил экипаж голосом громким и звучным.

Пирушка была тогда во всем блеске. Матросы, взявшись за руки, кружились сломя голову вокруг палубы, напевая во все горло самые соблазнительные и самые непристойные песни.

Спустя немного времени Зели, со взятыми им с корабля «Сан-Пабло» десятью человеками, оставленными там на время Керноком, пристал к левой стороне.

Никого более не оставалось на испанском судне, кроме его экипажа, связанного и скрученного на палубе.

— Все готово, — сказал Зели, — когда вторая ракета поднимется капитан, то это будет знаком, что запалит фитиль...

— Хорошо, — отвечал Кернок, — перебивая его. — Дети! Я вам обещал сюрприз, если вы будете вести себя хорошо. Ваше благоразумие и умеренность превзошли мои ожидания. Вы сейчас за это получите награду. Этот испанский корабль, оснащенный и вооруженный, как видите, стоит верных... тридцати тысяч пиастров... я плачу за него сорок тысяч, дети мои, я покупаю его на мою долю добычи, лишь бы иметь удовольствие представить экипажу «Копчика» потешный огонь с музыкой. Смотрите, вот сигнал. Проворно, по местам!

И весь экипаж, по крайней мере те, которые были в состоянии ходить и видеть, расположились группами на марсах и на вантах.

Вторая ракета взлетела с «Сан-Пабло», на нем начинал разгораться огонь.

Это был тот самый сюрприз, который Кернок приготовил своему экипажу. Он посылал Зели на испанское судно, с тем, чтобы собрать весь порох, какой только мог там остаться, разложить горючие вещества в орлопе и в трюме, и наконец, подтянуть покрепче веревки, связывающие несчастных испанцев, которые ничего еще не подозревали.

И так «Сан-Пабло» горел; ночь была мрачна, воздух тих, море как зеркало.

Сначала, из люков корабля повалил густой, смолистый дым с кучей искр.

И крик пронзительный, ужасный, раздавшийся вдали, исторгнулся из внутренностей «Сан-Пабло», ибо экипаж его увидел, какой он предназначен участи.

— Вот и музыка! — сказал Кернок.

— Однако, они поют дьявольски фальшиво, — прибавил Зели.

Дым краснел все больше и больше, потом побагровел и наконец, столп пламени, вырвавшись вихрем из большого люка, отразился в водах длинными лучами кровавого цвета.

— Ура!!! — воскликнул экипаж брига. Пожар увеличивался; огонь, выходя из трех люков в одно время, слился и развернулся, как широкая пламенная завеса, на которой мачты и снасти «Сан-Пабло» рисовались черным цветом.

Тогда крики испанцев, связанных посреди этого раскаленного горнила, сделались такими ужасными, что пираты, как бы против воли, испустили дикие вопли, чтобы заглушить раздирающий душу голос этих несчастных.

Пожар тогда был во всей своей силе. Вскоре пламя охватило снасти, пробежало по канатам; стеньги, не поддерживаемые более вантами, затрещали, и со страшным грохотом упали на палубу; горящие веревки повисли со всех сторон, и эта огромная масса света казалась еще ослепительнее среди чрезвычайно мрачной ночи.

Испанцы уже не кричали.

Вдруг пламя пробило широкое отверстие в одном из боков корабля, и грот-мачта повалилась на ту же сторону; «Сан-Пабло», сильно покачнувшись, накренился на левый бок, и вода с шипением хлынула в трюм.

Мало-помалу, корпус корабля потонул. Одна только бизань-мачта оставалась еще стоящей одиноко на водах и пламеневшей, как погребальный факел. Затем крюйс-стеньга исчезла, крюйс-брам-стеньга возвышала еще свою горящую верхушку, но вскоре вода заклокотала вокруг и виден был только легкий красноватый дымок, затем более ничего... ничего, кроме беспредельности ночи.

— Вот уже и кончилось! — сказал Кернок, — Сан-Пабло украл наши деньги.

— Да здравствует капитан Кернок, устраивающий такие великолепные праздники своему экипажу! — воскликнул Зели.

— Ура! — отвечал экипаж.

И утомленные пираты кинулись на палубу.

Кернок оставил «Копчик» в дрейфе до появления зари и предался на несколько минут покою, с тем внутренним удовольствием, какое ощущает богатый человек, входя в свою спальную комнату после данного им пышного празднества.

Потом пират пробормотал сквозь сон:

— Они должны быть довольны, ибо я очень хорошо справился с делом: корабль в 300 тонн и три дюжины испанцев, это изрядно. Однако их не следует к этому приучать, все хорошо время от времени, так как надобно иногда немного и посмеяться.

Все спало на борте «Копчика»; одна Мели находилась на палубе, волнуемая смутным беспокойством. Ночь была еще мрачна, но бледный свет, показавшийся на горизонте, возвещал приближение зари. Вскоре широкие полосы розоватого и золотистого цвета пробороздили небо, звезды потускнели, исчезли, солнце начало появляться, потом медленно поднялось над синеватыми и неподвижными водами океана, которые, казалось, покрыли его пурпурным покрывалом.

Штиль все еще продолжался; бриг оставался в дрейфе под галсами прошедшего вечера. Мели мечтала, сидя на вахтенной скамье, закрыв лицо обеими руками; но когда она приподняла голову, то дневной свет, довольно уже распространившийся, позволил ей различать предметы ее окружавшие, и она содрогалась от ужаса и отвращения.

Матросы спали посреди посуды и остатков вчерашнего пиршества; беспорядок являлся в высшей степени; компасы были опрокинуты, веревки и снасти перепутаны, оружие и стекло разбитые вдребезги, бочки с выбитым дном изливали целые ручьи водки и вина. Затем, один из спящих удальцов, с разбросанными туда и сюда руками, еще сжимал бутылку, от которой оставалось только горлышко, подобно тем гордым кордованцам, которые, даже убитые, сохраняли в руке обломок своего кинжала. Там другой пират спал, просунув шею под штурвал, так что при малейшем движении колеса, голова его должна быть неминуемо раздроблена.