И это чужое волшебство подсказало им направление. Отсюда, от пугливых шепотков застывшего в оцепенении города – к Заливу Тварей; туда, где творил непотребство разыскиваемый ими маг: изменник, сокрушитель химер, ублюдок и отцеубийца.

Пять стелианцев с огненными глазами повернулись в сторону далеких Адельфийских гор.

И Скараб, их королева, расправила крылья и процедила (зубы заострились и превратились в иглы): «В погоню!»

Дальние острова укрыла ночь, спрятав до рассвета новые синяки, расцветшие на полотне небес. Самый новый не был похож на другие. Более того, вскоре он поглотил остальные – их засосало в его темные недра. Он растекся от горизонта до горизонта, темнее индиго, почти такой же черный, как ночное небо. Этот синяк… это пятно… оно было больше, нежели цвет. Искажение. Какая-то точка в небе всасывала в себя остальное, искажая и перекручивая пространство. Эйдолон с мерцающими глазами сказала, что небо устало и испытывает боль. Она преуменьшила.

Небо слабело. Буреловы не нуждались в видимой картинке. Чернота… они ее почувствовали.

И начали кричать.

Пещеры Кирин были не столько выдолбленной в горах деревушкой, сколь галереей помещений, соединенных коридорами, которые лучами расходились из общего зала. Природа, время и труд человеческих рук превратили пространство внутри горы во что-то исключительное. В чудо. Редкостный геологический феномен – таково было первое впечатление. На самом деле редкостный геологический феномен был отточен руками сотен поколений киринов, следующих простому лозунгу: «Все в ладонях Нитид». Они были просто орудиями богини, и их долг, как они его видели, заключался не в том, чтобы превозносить и возвеличивать себя, а повторять – насколько это в их силах, – сотворенное ею.

Так что мало какой элемент можно было счесть рукотворным. Четких углов не было; и даже ступеньки, казалось, имели естественное происхождение: они выглядели асимметричными и неровными.

Стояла темнота, густая, но не кромешная. Световые колодцы пропускали солнечные и лунные лучи, собирая их гематитовыми зеркалами и хрустальными линзами. А вот тишины здесь не было никогда. Извилистые туннели улавливали ветер, принося свежий воздух и рождая жуткий неумолчный гул: то ли зов ненастья, то ли песню кита.

Проходя коридорами, Кэроу заново ощущала прожитое. Двумя стремительными потоками сливались две линии воспоминаний: повседневная память Мадригал – и восторг и изумление Кэроу. Зайдя в гигантский центральный зал, она и вспоминала его, и, задыхаясь, замирала от восторга.

Она помнила крылатые фигуры киринов, пронизывающие воздух, помнила голоса, смех и музыку, возбуждение праздников и обыденность будней. В этом зале она научилась летать.

Пещера была гигантской, несколько сот футов высотой, – и настолько огромной, что здесь даже эхо, отражаясь от далеких стен, не всегда находило дорогу назад. Из пола волнистой стеной росли сталагмиты: сотни тысяч лет капля за каплей складывали их в огромный величественный орнамент. Но потребуются еще многие миллионы лет, прежде чем они сомкнутся со сталактитами, растущими с потолка вниз. В стенах проходили рудные жилы, отсвечивало золото; кое-где в стенах были ниши, напоминавшие медовые соты или балконы в зале Оперы. Именно здесь солдаты войска серафимов разбили свой лагерь, отсюда они рассматривали центральный зал, где только следы кострищ напоминали о присутствии разумных.

Идущая сзади Зузана воскликнула: «Вау!» Кэроу обернулась на звук и успела заметить мелькнувший на лице Волка след тяжелой внутренней борьбы. Здесь не было посторонних, и это выражение тоски и утраты видела только она.

– Сюда, – позвала она и пересекла зал.

Вместе химеры и Незаконнорожденные насчитывали примерно четыре сотни бойцов: больше, чем было в племени Кирин к тому страшному последнему дню. Однако места хватило на всех, и они могли выбрать себе понравившиеся помещения. Серафимы заняли центральную пещеру; здесь было холодно, дыхание обращалось в пар. Дальше вглубь помещение обогревали горячие источники; там было теплее. Кэроу свернула в коридор, который вел в такое место. Жилье. Не ее собственный дом: она не хотела его тревожить, пусть покоится в мире. А она сходит туда позже, одна. Когда придет время.

Если это время придет.

– Сюда.

– Шоколадный торт, целиком, ванну, постель. В таком порядке.

Называя желания, Зузана загибала пальцы.

Мик одобрительно кивнул:

– Неплохо. Но никаких тортов. Только гуляш! Гуляш из «Ядовитой кухни», яблочный штрудель и чай. А потом, да: ванна и постель.

– Не-а. Это уже пять. Ты истратил свои желания на жратву.

– Это все под цифрой один. Гуляш, штрудель, чай.

– Так не пойдет. Что заказал, то заказал. Тебе и твоему набитому пузу придется смотреть на мою горячую ванну и дивную мягчайшую постель. И завидовать.

Горячая ванная, мягкая постель, что за бредовая фантазия. Измученные мышцы Зузаны молили о пощаде, но это было не в ее власти. Оставалось только играть в желания.

Мик поднял брови:

– И мне придется смотреть, как ты нежишься в ванне? Бедный я, бедный.

– Угу. Бедняжка. Или заберешься в ванну со мной?

Мик торжественно кивнул:

– Разумеется. Разумеется, заберусь. И черта с два полиция по надзору за желаниями выковыряет меня оттуда.

Зузана фыркнула:

– По надзору!

В дверь заглянула Кэроу.

– О чем это вы?

Они расположились в анфиладе небольших комнат, которые, насколько понимала Зузана, во времена киринов служили жильем для отдельной семьи. Четыре комнаты, выбитые внутри горы. Здесь даже было нечто вроде комфорта: источник природного тепла и отдельный каменный закуток с дырой в полу, в которую изливалась вода (Зузана надеялась, что это туалет, хотя, прежде чем использовать закуток по назначению, хотела бы получить подтверждение своей догадки). Ни ванны, ни постелей не предполагалось. В углу валялась куча меховых шкур, но они были настолько грязными и заношенными, что, похоже, семейные предания на них слушали не только многие поколения киринов, но и многие поколения насекомых.

Множество жилищ вроде этого ютились вокруг своего рода «площади». Она была куда меньше, чем тот огромный зал, что остался за спиной. Солдаты устраивались на ночлег, хотя кому там особенно было устраиваться? У кузнеца Эгира сейчас полно работы, а Тьяго забрал лейтенантов и ушел заниматься тем, чем положено заниматься великому полководцу в преддверии эпической битвы. Зузана не хотела об этом думать: ни о «Тьяго», ни о предстоящем сражении, ни о чем таком. Сейчас она попробовала переключить мысли, как каналы в телевизоре, но переключатель каналов в голове все время останавливался на программе «В гостях у шеф-повара».

Если уж говорить о еде: пока Мик выискивал лучшее место для «штаб-квартиры воскресителей», Зузана потратила толику времени и помогла забавным маленьким поварихам, мохнатым Вови и Авар, организовать временную кухню и разложить привезенные из Марокко запасы. Всегда полезно завести дружбу с теми, у кого в руках продукты. Возможно, ей перепадет горстка сушеных абрикосов.

Пару месяцев назад, скажи ей кто-нибудь, что она придет в экстаз от кучки урюка, она только покрутила бы пальцем у виска. Сейчас же Зузана вполне серьезно обдумывала, не использовать ли его как валюту, наподобие сигарет в тюрьме.

– Мы играем в «Три желания». Торт, горячая ванна, мягкая постель. А у тебя?

– Мир во всем мире, – ответила Кэроу.

Зузана хмыкнула:

– Святая Кэроу.

– Лекарство от рака. И по единорогу для каждого.

– Фу. Ничего не портит игру сильнее, чем альтруизм. Загадывай для себя. И если там не будет еды, ты врешь.

– А я включила еду. Я же сказала «единороги», верно?

– Ну, не знаю. Тебя тянет к конине?