Странный фасон, особенно учитывая, что остальные воины были без головных уборов и с открытыми лицами. В облике ангела имелись еще кое-какие странности, но они были не так заметны; а потом он заговорил, и впечатление от сказанного заслонило все остальное. Только позже, когда проанализировали позу и странно вспученную тень, мягкий пришептывающий голос и шепот, который было слышно, когда ангел надолго замолкал – словно говорил под суфлера, – начали обнаруживаться элементы, которые формировали впечатление общей неправильности… как липкий след на пальцах – только здесь он оседал на мозгах.

Но не сразу. Его заявление – и во всем мире в один момент началась паника.

– Сыны и дочери единого истинного бога!

Он заговорил… на латыни, поэтому мало кто понимал его в режиме реального времени. На всех широтах планеты Земля, среди молитв, проклятий и вопросов, заданных на множестве языков, миллиарды людей требовали разъяснений.

Что он говорит??!!

Но еще до появления перевода большая часть человечества осознала сказанное ангелом по реакции Папы.

Она была неутешительна.

Понтифик побледнел. Ошеломленно отпрянул. Открыл рот, попытавшись что-то произнести, но ангел резко оборвал его, даже не посмотрев в его сторону.

Вот каким было его послание к человечеству:

– Сыны и дочери истинного единого бога! Когда-то мы жили среди вас, а потом пришла пора уйти. С тех пор миновали века, хотя мы никогда не упускали вас из виду. Столетиями мы вели войну ради вас и вместо вас. Издавна мы защищали вас душой и телом, не вовлекая человечество в битву, даже не извещая о существовании нависшей над ним угрозы. Заслоняя от Врага, который к вам тянулся. Страшные битвы кипели далеко от ваших земель. Лилась кровь, разрывалась плоть. И по мере того, как в вас прорастало безбожие и Зло, росла и сила Врага. И вот теперь настал день, когда его сила сравнялась с нашей. А скоро и превзойдет ее. Мы не в силах больше оставлять вас в неведении. Мы больше не в силах защищать вас без вашей помощи.

Ангел глубоко вздохнул и помолчал – а потом тяжело уронил:

– Чудовища… они все ближе…

И тут началась паника.

Акива стоял, стиснув зубы. Слова, только что им произнесенные, казалось, повисли в воздухе. Очень похоже на бросок бурелова, подумал он: мгновение, воздух густеет – и вскипает, свидетельствуя о приближающейся катастрофе.

Сейчас в пещере рода Кирин вокруг него собрались двести девяносто шесть угрюмых Незаконнорожденных – все, что осталось от легиона императорских бастардов, которым он только что объявил свое немыслимое предложение.

Воздух давил на плечи, в груди жгло. А потом…

Смех. Недоверчивый и саркастичный.

– А спать мы будем валетом: чудовище-серафим-чудовище-серафим?

Это спросил Атанаил, один из многих сводных братьев Акивы.

У Истребителя Тварей всегда было плохо с чувством юмора; но это, несомненно, было шуткой. Разделить убежище с лютым врагом? Объединиться?

– А перед сном расчесывать друг другу волосы? – предположил Сораф.

– Скорее уж нахвататься у них вшей. – Атанаил уже откровенно покатывался от смеха.

В памяти Акивы вспышкой мелькнула картинка: вот Мадригал доверчиво спит рядом, положив голову на его плечо…

Шутка брата не показалась ему веселой. Здесь вообще оставалось все меньше веселья, в этих опустевших пещерах ее вырезанного народа, где, присмотревшись, еще можно рассмотреть полузатертые полосы крови – там, где по полу волочили тела. Каково будет Кэроу все это увидеть? Что сохранилось в ее памяти из дней, когда она осиротела? Он поправил себя: осиротела в первый раз. Второй, недавний, был на его совести.

– Думаю, лучше всего обосноваться по отдельности, – ответил он.

Смех вспыхнул и постепенно угас. Теперь бастарды смотрели на него со странной смесью веселья и ярости. Они как будто не могли решить, на чем остановиться: оба полюса были очевидно гибельны. Акиве же требовалось согласие, пусть и сквозь зубы.

Сейчас до этого было далеко. Он оставил отряд химер в высокогорной долине. Там они ждут результата его переговоров. Успешного результата. Ему очень нужен был этот успех: в первую очередь ради Кэроу, но и ради остальных тоже. Настолько невероятного шанса больше никогда не будет. Если он не убедит братьев и сестер хотя бы попробовать, его мечта никогда не осуществится.

И поэтому он объявил:

– Выбор за вами. Можно отказаться. Мы больше не на службе Империи и вправе сами выбирать себе союзников. Химер мы разбили. Тут не о чем спорить. Те немногие из них, кто смог выжить, в прошедшей войне были нашими врагами. Однако теперь мы оказались перед лицом новой угрозы; угрозы не только нам, хотя и нам, разумеется, тоже. Ныне угроза нависла надо всем Эрецем: новая эпоха такой тирании и таких войн, по сравнению с которыми правление нашего отца покажется счастьем. Надо остановить Иаила. Вот что главное.

Элион шагнул вперед:

– Обойдемся без чудовищ.

Акива хорошо знал Элиона. И уважал. Среди выживших императорских бастардов тот был одним из старейших; но при этом еще в силах, и седина еще едва тронула его волосы. Мыслитель, стратег, не склонный к браваде и неоправданному насилию.

Акива развернулся к нему:

– Обойдемся? В Доминионе сейчас пять тысяч воинов. Иаил на троне, и он отдал приказ о формировании второго легиона.

– А чудовища… Сколько их пришло?

– Не чудовища – химеры. В настоящий момент – восемьдесят семь.

Элион усмехнулся. Не презрительно, печально.

– Восемьдесят семь… Горстка. И чем это нам поможет?

– Тем, что у нас будет на восемьдесят семь бойцов больше, – сказал Акива.

Для начала – восемьдесят семь. Он пока не объявил, что среди химер появился новый воскреситель.

– Восемьдесят семь воинов. И у каждого – хамса. Направленная против Доминиона.

Элион уточнил:

– Или против нас.

Веский аргумент. Акива по-прежнему чувствовал тупую ноющую боль в животе: там, куда пришлась вспышка «глаза дьявола». Он возразил:

– У них не больше причин любить нас, чем у нас. Даже меньше. Что осталось от их страны? Но наши интересы совпадают. По крайней мере, на данном этапе. Белый Волк пообещал…

При упоминании о Белом Волке они утратили самообладание.

– Белый Волк жив?!

– Ты оставил его в живых?!

Голоса эхом отдавались от сводов пещеры, множились, кружились в призрачном хоре.

– Генерал жив, да, – подтвердил Акива. Ему пришлось их перекрикивать. – И нет, я его не убил.

Если бы вы только знали, чего мне это стоило.

– И он не убил меня. Хотя мог. Очень даже мог.

Крики резко смолкли, а потом погасло эхо. Однако Акива внезапно почувствовал, что говорить ему больше не о чем. Когда речь заходила о Тьяго, вся его убедительность куда-то девалась. Будь Белый Волк сейчас мертв, помогло бы это Акиве обрести красноречие?

Думай не о нем, приказал он себе. О ней.

Он помнил.

И произнес:

– Все это в прошлом, а нас ждет будущее. Настоящее – всегда лишь мгновение, отделяющее одно от другого. Мы балансируем на самом краю этого мига, и именно он определяет, какое будущее мы построим. Всю жизнь за нас решала Империя. У нас было только одно возможное будущее – уничтожение чудовищ. И вот они уничтожены. Будущее стало прошлым. Но мы-то живы! Пусть нас осталось меньше трех сотен и мы по-прежнему скользим вперед на краешке одного мгновения… Куда, в какое будущее мы движемся? Теперь решать не Империи, а нам. Что до меня, я хочу…

Он мог сказать: «Смерти Иаила».

Это было бы правдой. Но существовала еще одна, куда большая правда, и она перекрывала все остальное. Память пробудила глубокий голос, произнесший:

– Ты живешь либо во имя жизни. Либо во имя смерти.

Последние слова Бримстоуна.

И он сказал братьям и сестрам: