В воздухе спокойно, но страшно холодно: закоченели руки, сильно замерзли ноги, все время стоящие на металлических педалях ножного управления.

«Да, - подумал я, - надо серьезно заняться вопросом летного обмундирования».

- Впереди по курсу цель! - спокойно объявил штурман.

- Радист, передать по кораблям. Внимание. Подходим к цели, - говорю Васину, стараясь, чтобы голос был как можно спокойнее.

- Есть передать кораблям! - громко отвечает Васин.

На самолете напряженная тишина. Все взгляды сосредоточенно устремлены вперед, на цель, к которой мы идем. Как-то встретит она нас? Вот отчетливо виден населенный [120] пункт с двухэтажным домом в центре. Вокруг него ограда. Беспорядочно разбросаны другие дома. Заметно какое-то оживление. Подходим ближе.

- Вот это да!… - неожиданно для себя вскрикиваю я.

Поселок буквально забит грузовиками, пушками, у коновязей много лошадей, отдельно стоят нагруженные повозки. Видно огромное скопление людей. Они разбегались в разные стороны, очевидно, заметив наше появление.

Описав пологую дугу разворота, заходим на цель. Вот она уже совсем недалеко и отчетливо видна.

Начали стрелять вражеские зенитки. Выстрелы одиночны, беспорядочны. Бросаю беглый взгляд на землю и замечаю, что стреляют с макушек сопок.

Оказалось, что зенитные орудия противника, над которыми мы рассчитывали пройти на высоте 1700 метров, были установлены в большинстве своем на вершинах сопок и поэтому фактическая высота нашего полета над ними была меньше.

По мере приближения к цели зенитный огонь усиливался. Но скоро пора уже бросать бомбы. Я взглянул на штурмана. Всегда педантично точный и исполнительный, он углубился в свои расчеты и не отрывался от приборов.

Между тем до цели оставалось уже совсем немного. С каждой секундой зенитный огонь усиливался. В прозрачном морозном воздухе, точно комки ваты, то тут, то там появлялись белые пустые облачка дыма от разрывов. Их становилось все больше и больше. Глаза не успевали фиксировать многочисленные огненные вспышки и крутые комки дыма, вспыхивавшие то выше, то почти рядом с нашими машинами.

Напряжение огромное. Несмотря на сильный мороз, во рту пересохло, пот лился градом. Из-под шлема выбилась влажная прядь волос; скоро она замерзла и превратилась в колючий ледяной холодок, по которому, как по желобу, стекали капли пота, и я отчетливо слышал все время методическое «кап-кап», ударявшее по кожаной куртке.

Вот и цель. Сейчас она будет под нами. Уже давно пора открывать бомбовые люки. Бросаю нетерпеливый взгляд на штурмана и обнаруживаю, что он попрежнему углублен в свои расчеты. Его наклоненная фигура выглядела чудовищно в своем спокойствии. Он продолжал что-то считать. Он не замечал ничего, что творилось вокруг, [121] - что снаряды рвутся в нескольких метрах от нас и осколки уже зачастую попадают в машину. Я окликнул его. Он поднял на меня спокойные глаза и неторопливо ответил:

- Прошу прощения, товарищ командир, но что-то мне не нравится заход. Разрешите зайти еще раз на цель.

От негодования я готов был броситься к нему, повернуть его во все стороны, чтобы он, наконец, увидел, что творится вокруг нас.

Но поселок со своими домами, пушками, грузовиками быстро проплывал внизу. Бомбить уже было поздно.

Делать нечего, идем на второй заход. Летим по кругу над районом цели. Зенитки бьют реже, временами смолкая совсем. Оглядываюсь назад. В голове сверлит одна мысль - есть ли сбитые самолеты? На развороте вижу всю колонну; идут по звеньям, слегка растянувшись.

Но вот еще один разворот - и заходим на цель. Снова ожесточенно бьют зенитки, снова вокруг самолетов яркие вспышки разрывов снарядов, снова многочисленные комья дыма выше нас, ниже и совсем рядом с самолетами.

На этот раз боевой курс проходит точно над целью. Люки открыты. Еще несколько секунд - бомбы одна за другой летят вниз.

Прибавляю немного оборотов моторам - и уходим в сторону от этого населенного пункта, от зениток. Ложимся на обратный курс.

- Здорово разворотили, - громко говорит штурман, довольный меткими попаданиями.

- Справа внизу истребители! - кричит Васин.

- Сообщить по кораблям: «Наблюдать внимательно», - передаю я радисту.

Смотрю направо вниз. Далеко в стороне, над самой землей, наперерез нашему курсу идет звено вражеских истребителей, за ним другое.

«Надо скорей уходить, - думаю. - Эти привяжутся… тут без потерь не обойдется».

Даю почти полный газ моторам. Скорость 360… 380… 410 километров в час. Замыкающий колонны передает, что наши самолеты не отстают и попрежнему держатся плотным строем.

Скоро подойдем к родной советской земле.

- Как истребители? - спрашиваю радиста. [122]

- Не видно. Задние самолеты сообщают, что отстали.

На небе попрежнему ни облачка. Солнце в морозной дымке начинает клониться к горизонту. Настроение веселое, бодрое. Усталости не чувствуется.

Прошли линию фронта, и вскоре впереди показалась группа озер среди небольших лесистых сопок.

После посадки, как всегда, оживленный говор, смех, шутки…

- У меня тридцать две пробоины, - громко говорит летчик Зуб.

- И у меня не меньше; сейчас подсчитывают, - подхватывает всегда жизнерадостный, бойкий Кузовиткин.

- Да, досталось здорово. Зато хорошо выполнили задачу, - затягиваясь папиросой, заключил усталый, но улыбающийся Покроев.

20. Июнь 1941

Двадцать второго июня 1941 г. на рассвете меня разбудил неожиданный телефонный звонок. Он дребезжал долго, зло, настойчиво. Просыпаться не хотелось. Впервые за весь месяц после напряженных ночных полетов удалось как следует соснуть, а тут - вот тебе.

Звонок продолжал яростно трещать. Чертыхнувшись, не раскрывая глаз, я нащупал у постели телефон и снял трубку. В тот же миг меня словно окатило ледяной водой: звонок был из Москвы. Началась война.

Сон сбило мгновенно. Лихорадочно переспрашиваю. Разум не в силах сразу воспринять ошеломляющее сообщение.

Через тридцать минут мирно отдыхавший авиационный городок, в котором была расположена Высшая офицерская авиационная школа, стал похож на встревоженный улей. В квартирах начальствующего состава зазвонили звонки, захлопали двери, зазвучал говор.

По асфальтированным дорожкам, ведущим к штабу и на аэродром, засновали машины, наполняя воздух резкими гудками. У казарм и общежитий собирались группы слушателей - солдат и офицеров. Все расспрашивают друг друга, все полны нетерпеливой тревогой. [123]

В 12 часов городок погружается в суровую тишину. Радиорупоры передают речь Вячеслава Михайловича Молотова.

Сообщение о наглом и вероломном нападении немецких фашистов люди встречают в гневном молчании. Лица напряжены. Многие не в силах скрыть чувств негодования, страстного возмущения.

Речь товарища Молотова окончена. Но никто не расходится. Стихийно возникают митинги. Выступают старые опытные командиры, молодые летчики-слушатели, солдаты технической службы.

У каждого - свои слова, но мысль у всех одна и та же: не щадя жизни, грудью встать на защиту Родины. Ни минуты промедления. Сейчас же в бой!

Я слушаю, и в сердце моем загорается гордость за друзей, за наших молодых питомцев, за нашу авиацию, за отважных советских летчиков. Нет! Не смять, не сломать никому такие могучие крылья.

Начало войны совпало с очередным выпуском школы. Надо было послушать разговоры между счастливцами-выпускниками и теми, кому надлежало еще пребывать в стенах школы. Тут слышались зависть, и восхищение, и страстное нетерпение.

- Ты хоть напиши, не загордись, - обращался к отбывающему другу остающийся, с трудом скрывая завистливые нотки.

- Обязательно напишу. Напишем, ждите, - отвечали счастливчики.

Беззаветно преданные Родине, советские летчики смело шли в бой, показывая невиданные образцы стойкости и мужества.

Многие из этих первых героев не дождались радостных дней Победы. Современники героя Гастелло, они, так же как и он, без колебаний отдали жизнь за Родину в самую тяжкую для нее годину. И пусть безвестными оставались подчас их имена, память о них бессмертна…