На аэродроме сразу закипела работа. Надо было вылететь с таким расчетом, чтобы на полюс прибыть или к двенадцати или к двадцати четырем часам. Это было необходимо для точного определения нашего положения над полюсом, так как наивыгоднейшее пересечение так называемых позиционных линий{5} получалось только в эти промежутки времени. Таким образом, чтобы быть на полюсе к полуночи, надо было взлететь часов в 6 вечера, для достижения же полюса в полдень - примерно в 6 часов утра. Мы решили не терять ни минуты, и тотчас же после обеда все выехали на аэродром. На зимовке вряд ли остался хоть один человек, кроме радиста, который должен был поддерживать связь с Большой землей. Все были на аэродроме, и даже наш замечательный повар Василий Васильевич Курбатов, заранее приготовив обед и закуски, перекочевал туда со всем своим хозяйством. Он быстро, на ходу, организовал «филиал» кухни и столовой. Технический состав всех кораблей был переброшен к флагманской машине и готовил только ее. Самолет со всех сторон облепили люди. Одни очищали и разгребали снег вокруг, другие прилаживали домкраты под лыжи, чтобы удобнее было столкнуть с места тяжелую громаду, третьи разогревали моторы. В последний раз снова и снова проверялись радиостанции и аппаратура. Словом, работа шла полным ходом. Синоптик непрерывно дежурил у радио и телефона, принимая сводки о погоде, немедленно обрабатывал их и наносил на синоптическую карту.

По этой карте выходило, что на полюсе и в его районе вполне приличная погода. Однако, разъяснял синоптик, метеорологический фронт, расположившийся на север от [73] Рудольфа, примерно на 84° широты, значительно осложняет полет.

В 5 часов, когда уже почти все было готово, на горизонте с севера появилась сплошная облачность, спускающаяся до самой воды. Пробить эти мощные облака казалось невозможным, особенно с полной нагрузкой нашего корабля. Метеорологический фронт передвигался быстро. Синоптик уверял, что он должен скоро пройти, и тогда, казалось, ничто не должно помешать нашему полету.

Вылет в 6 часов отставили, но все попрежнему были наготове. Дежурство метеорологов не прекращалось. Самолет держали в полной готовности. С аэродрома никто не уходил. Тянулись томительные часы. Мобилизуя остатки терпения, мы наблюдали, как облачность приближалась к нам.

В 6 часов над нашим аэродромом начал быстро оседать туман. Это никак не входило в обещанную программу сегодняшней погоды. Синоптик носился по аэродрому, объяснял и доказывал всем, что именно так и должно быть, что туман скоро рассеется. Но в то же время, добавлял он, не исключена возможность, что туман может вновь появиться при прохождении тыловой части метеорологического фронта.

Все устали и хотели спать. Попытались расположиться тут же, на аэродроме. Но при четырнадцатиградусном морозе с ветром сон «не клеился». Я пошел на корабль, еще раз придирчиво все осмотрел. Все в порядке. Перед ответственным рейсом хотелось отдохнуть. Но в самолете холодно. О сне нечего было и думать.

Около самолета были Шмидт, летчик Бабушкин и другие зимовщики и участники экспедиции.

- Давай поставим палатку,-предложил мне Бабушкин.

- Стоит ли, Михаил Сергеевич, на час вынимать и расставлять ее?

- Это же быстро. Палатку поставим в пять минут.

Мне никогда не приходилось раскидывать палатку в Арктике. Достали маленькую шелковую палатку, вынули ее из чехла, и действительно через 5-10 минут она уже стояла около самолета. Быстро надули два резиновых матраца, разостлали их на полу. Чистенькая, новенькая, сделанная из розового шелка, палатка нарядным пятном выделялась среди снега и манила к себе. [74]

Шмидт, оператор Трояновский, Бабушкин и я забрались в нее, развели примус. Эффект блестящий: в этом хрупком сооружении из тонкого шелка стало так тепло и уютно, что можно было даже снять кое-что из полярной одежды.

Я часто выглядывал из палатки узнать, что делается с погодой.

В полночь на севере появилась полоска чистого неба. Она разрасталась все больше и больше. Туман на аэродроме становился реже и, наконец, совсем исчез. В час ночи я вышел из палатки. Тихо. На севере ясная хорошая погода. Только остров Рудольфа покрыт сплошной облачностью.

- Смотрите, действительно прояснилось! - радостно крикнул я оставшимся в палатке. Оттуда сейчас же все высыпали наружу. - Надо лететь, - говорю, - а то опять дождемся какого-нибудь фронта.

В домике, в углу, на одиночной наре, лежал Михаил Водопьянов. Он не спал. Я пришел известить его о погоде.

- Ну как? - спросил он.

- По-моему, можно вылетать: на севере совершенно ясно. Пойдем посмотрим.

Мы вышли из домика. Короткое совещание. Решили готовиться к полету. На этот раз дело шло быстро, так как все держалось наготове. Мы заняли места в самолете. Запустили один мотор, второй, третий и, наконец, четвертый… Наступали последние минуты. Остающиеся члены нашей экспедиции и зимовщики как-то особенно ласково смотрели на нас. С трудом скрывая волнение, они стремились что-нибудь сделать для нас, исполнить любое наше желание. Мне показалось, что в их взглядах мелькало что-то похожее на грусть. Действительно, вернемся ли назад?

Но вот все готово. Люди на местах, моторы работают. Впереди самолета прицеплен трактор, чтобы быстрее сдвинуть тяжелую машину с места. Дана команда тянуть нас вперед. Моторам прибавили оборотов. Мы тронулись с места и тяжело пошли своим ходом. Трактор на ходу отцепили. Мы рулили на старт самостоятельно.

Наш корабль сильно перегружен. Вместо положенных 22 тонн вес его достигал почти 25 тонн. Были серьезные опасения: оторвемся ли мы вообще и не развалится ли машина еще на разбеге? Эта мысль беспокоила не только нас, но и всех, кто оставался на земле. [75]

На южной стороне аэродрома мы развернулись против ветра.

- Ну что же, пошли! - крикнул Водопьянов.

Моторы загудели, и самолет побежал под уклон в северо-западном направлении. Машина медленно набирала скорость. Из всех моторов выжата полная мощность. Винты ревели, рассекая морозный воздух. Десятки метров оставались позади. Уклон увеличился. Я внимательно наблюдал за указателем скорости. Стрелка не переходила за шестьдесят километров. Для отрыва надо не меньше ста. Мы уже поравнялись с нашим домиком. Быстро промелькнули маленький домик, палатка с радиопеленгатором, одинокая мачта и группы людей, напряженно наблюдавших за нашим необычайно тяжелым стартом.

С увеличением уклона увеличилась и скорость. Стрелка дрогнула, подошла к семидесяти. Затем медленно, словно на ощупь, пошла выше, подползла к восьмидесяти и, наконец, к девяноста. Машина как бы почувствовала некоторое облегчение, мягко оторвалась от снега и повисла в воздухе.

Летим.

Корабль медленно набирал высоту по прямой. На высоте четырехсот метров мы осторожно развернулись налево. Машина продолжала тяжело лезть вверх. Еще поворот налево, такой же осторожный, с таким же малым креном, и мы, наконец, зашли южнее зимовки. За это время я несколько раз очень точно произвел измерения и рассчитал навигационные элементы пути. Когда машина поравнялась с зимовкой, поставил компасы на истинный север, и мы пустились в знаменательный путь, к полюсу.

14. Незабываемый полет

Остров Рудольфа быстро скрывался. Внизу плавали мелкие льдины, между которыми порой виднелось свободное ото льда море.

В моей кабине находился Шмидт. Он сидел сосредоточенный, строгий, но спокойный и уверенный. За штурвалом - Водопьянов. Машину держать надо очень точно. Особенно направление и скорость. Иначе мы не сможем выйти на полюс, как бы тщательны ни были расчеты. Об этом договорились с Водопьяновым еще до полета. И сейчас [76] он сидит и смотрит только вперед - на компас и на указатель скорости. Я показываю ему на стрелку компаса, которая гуляет больше, чем положено.

- Сейчас, сейчас, - кивает он головой. Я вижу, что он напрягает все усилия, чтобы удержать машину на курсе. Стрелка как будто становится на место. В это время пошла гулять стрелка указателя скорости. Я указываю ему на нее. Он опять кивает головой и принимается успокаивать стрелку. Машина ходко идет вперед.