— Значит, они уехали, — тихо промолвила София.

Выходит, это был не сон. Не совсем сон. Пребывая в состоянии полусна-полубодрствования, она действительно слышала топот лошадей и человеческие голоса, когда полковник Хук и мистер Мори засветло отправлялись в путь: Хук на юг, мистер Мори на север.

Вдруг она ощутила некую внутреннюю пустоту, чувство, сходное с горечью утраты, хотя причин для этого как будто бы не было. Если не считать того, что она не смогла попрощаться.

Не смогла пожелать ему удачи и посоветовать всегда быть настороже в этом краю диких людей, для которых пятьсот фунтов — сказочные сокровища.

Она прижалась лицом к гладкой лошадиной морде, погладила ее и произнесла:

— Да охранит его Господь.

Вдруг, словно ниоткуда, раздался мужской голос:

— Скажите, кто этот мужчина, который заслужил того, чтобы вы о нем молились?

София резко развернулась. Нет, это был не призрак. В двери конюшни, прислонившись плечом к массивному столбу и скрестив руки на груди, стоял облаченный в желтый кожаный камзол мистер Мори. Хьюго не пошевелился и не залаял, хотя обычно облаивал каждого чужака, имевшего неосторожность приблизиться к конюшне. Большая лошадиная голова тоже оставалась спокойной в ее напрягшихся руках.

— Вы же уехали! — изумленно выпалила София, а потом, сообразив, насколько глупо это прозвучало и что некоторым ушам ее слова могли открыть больше, чем ей хотелось, она заставила себя успокоиться и ответила на его вопрос своим вопросом: — Выходит, полковник Хук взял обоих меринов?

— Он взял вороного. На втором по какому-то поручению графа поехал молодой конюх. Меня же, как видите, оставили.

Последнее предложение он произнес словно в насмешку над собой, однако София почувствовала, что он сам этому не рад. Никогда она не видела, чтобы лицо его было столь суровым и мрачным. Однако черты его смягчились, когда он посмотрел на нее, и хотя мистер Мори не отошел от двери ни на шаг, ей показалось, что он стал к ней чуточку ближе, когда кивнул и спросил:

— В Вестерн-шире принято ни свет ни заря молиться Господу и разговаривать с лошадьми в конюшнях?

Она отвернулась.

— Мне не спалось. Я услыхала топот лошадей.

— Да, когда они уезжали, тут было довольно шумно. Признаюсь, я и сам пару раз повысил голос. Наверное, это я вас разбудил. — Немного помолчав, он сказал: — Вы, кажется, понравились этой кобыле.

София улыбнулась.

— Мы с ней понимаем друг друга. Однажды она меня сбросила, но я сама была виновата.

— Неужели? Она выглядит слишком смирной, чтобы так себя вести под седлом, и я не могу представить, чтобы вы обращались с ней слишком грубо.

— Нет, я упала только потому, что не удержалась, когда она понесла. За этой милой наружностью скрывается неукротимый нрав.

— Да. Со многими женщинами тоже так.

С этими словами Мори наконец отошел от двери. Она услышала шуршание его сапог по влажной соломе на полу, и, когда осмелилась украдкой покоситься в его сторону, желтый камзол уже находился рядом с ней. Он протянул руку и погладил лошадь по выгнутой упругой шее.

— Ей повезло, что я остался. Какой бы неукротимой она себя не считала, ей бы не понравились твердые горные тропы. Еще больше ей бы не понравилось нести такой груз, как я.

«Так вот почему он не уехал, — подумала София. — Для него не нашлось подходящей лошади».

— Значит, вам придется ждать, пока Рори вернется и отдаст вам мерина?

— Нет. Я не еду. — Он опустил руку, повернулся и оперся обоими локтями о перекладину стойла, отчего одна складка его черного плаща упала на рукав Софии. — Остальные посчитали, что мне будет лучше остаться в Слэйнсе.

София обрадовалась тому, что здравый смысл все же возобладал, но виду не подала. Граф, должно быть, убедил Мори, что оставаться в Слэйнсе безопаснее — здесь, по крайней мере, его не схватят. Хоть он и показывал всем своим видом недовольство этим решением, судя по тому, что она успела узнать о нем за эти несколько дней, София понимала: честь заставит его поступить так, как в большей мере выгодно пребывающему в изгнании королю.

Не зная, можно ли говорить с ним о награде, обещанной за его голову, она сказала только:

— Несомненно, здесь вам будет безопаснее.

— Да, — отозвался он, и в голосе его послышались веселые нотки. — И это напомнило мне, что вы до сих пор не сказали, о ком думали, когда молили Господа о защите.

Она решила, что он просто дразнит ее. Какая разница, о ком она молилась в пустой конюшне? Однако свой голос София не смогла заставить звучать так же беззаботно, и подбородок ее против воли стал подниматься вверх, пока взгляд ее широко раскрытых глаз не встретился с его спокойным взглядом. И она увидела, что он вовсе не смеялся. Ему действительно было интересно.

Солгать ему она не могла. Но и говорить была не в силах. Сердце ее словно подскочило в груди, к самому горлу, и заколотилось там так, что она не могла вымолвить ни слова.

Это и хорошо, потому что ни за что на свете она бы не сказала: «О вас». По крайней мере не здесь, в холодной конюшне, ощущая тепло его плаща на руке, не сейчас, когда его плечи почти прикасаются к ней, а лица их разделяют лишь несколько дюймов. Время как будто остановилось, и ей показалось, что этот миг может растянуться на целую вечность. Но тут между ними просунулся нос кобылы, и к Софии вновь вернулся голос.

— Меня будет искать графиня, — проронила она и, сделав быстрый шаг от стойла, шаг столь стремительный, что сонный Хьюго тут же настороженно поднял голову с подстилки, развернулась и бросилась вон из конюшни, прочь от бдительного мастифа, от кобылы и главное — от мужчины, чей обжигающий, как огонь, взгляд она все еще чувствовала у себя на затылке.

Я знала, что он смотрит на меня.

Дождь к этому времени усилился и теперь гремел по ветровому стеклу с силой пятидесяти барабанщиков. Дворники уже не успевали убирать потоки воды, не дававшие разглядеть дорогу. Грэм свернул на обочину и остановил машину, а теперь повернулся ко мне и стал рассматривать мое лицо, пока я выглядывала в окно.

— Извините, — сказал он. — Такая погода не для экскурсий. Когда идет дождь, все кажется одинаковым.

— Не стоит извиняться. Погода же от вас не зависит.

— Можно попробовать переждать. — Однако по его неуверенному тону я поняла, что он, как и я, убежден, что дождь зарядил надолго. А он был не из тех людей, которые могут долго ждать.

Этого утра я ждала, как счастья, хотя и не признавалась себе в этом. Я смотрела на часы, когда полчаса назад он зашел за мной и провел меня к тому месту над гаванью, где оставил свой старенький белый «воксхолл» с Ангусом на заднем сиденье, который, завидев нас, радостно завилял хвостом. Но мы успели проехать совсем немного, когда тучи, скрывавшие утреннее солнце, обрушили на нас небесные воды. Стало понятно, что экскурсия наша закончится, даже толком не начавшись. Я старалась не показать досаду и разочарование.

Но Грэм, наверное, все равно их увидел, потому что снова завел машину, включил дворники на самую большую скорость и медленно сдал назад на узкую дорогу.

— Вот что я вам скажу. Здесь недалеко ферма моих друзей. Что, если нам навестить их? Побудем там какое-то время, пока дождь не утихнет.

Ангус, растянувшийся на заднем сиденье, поднял голову с подстилки, заметив изменение маршрута, и к тому времени, когда мы выехали на длинную подъездную дорожку к ферме, уже стоял на всех четырех лапах и изо всех сил вилял хвостом, демонстрируя свою радость.

Дорожка, превратившаяся в глубокое вязкое болото, вывела нас на аккуратный двор, ограниченный цепочкой приземистых сараев впереди, хлевами по правую руку от нас и невысоким домиком с выбеленными стенами и яркой синей дверью по левую.

— Подождите здесь, — сказал Грэм, натягивая на голову капюшон куртки. — Проверю, дома ли они.

Он остановился у двери, где прямо ему на плечи из водосточной трубы хлестала вода, и постучал. Никто не отозвался, поэтому, пожав плечами и ободряюще улыбнувшись мне, он перебежал через двор и распахнул дверь ближайшего хлева.