– Тебе лучше уйти, – проговорил Гарун аль-Рашид прерывающимся голосом.

Зульфия не шевельнулась. Он тоже словно окаменел. Снова этот странный трепет в груди, словно кто-то безжалостно сжал его сердце. Ему это не нравится. Чувства возвращались к нему, как тепло в онемевшие от холода пальцы. Так же колет, будто иголочками. Так же больно. Мучительно больно! Насколько легче отрешиться от всего, держать рвущиеся на свободу чувства под строгим контролем!

Но халиф ясно сознавал, что беззащитен перед Зульфией. И спасения нет! Невероятное напряжение по-прежнему сковывало его. Он не хотел сдаваться чувственной неутолимой потребности, змеиным клубком свернувшейся в животе и сжигавшей душу. Сладостно-горьковатый запах ее притираний изводил его. Руки ныли от страстной потребности коснуться ее.

Он пропал! Пропал, потому что хочет ее! «О моя Джамиля! Я изменяю тебе, сохраняя любовь к тебе в сердце своем!»

Медленно, как во сне, подняв руку, он дотронулся до щеки Зульфии. И поклялся себе не идти дальше, но все же… Пальцы независимо от его воли обвели чувственную линию полных губ. Лицо ангела и рот грешницы…

И сейчас она приоткрыла его в безмолвном призыве, таком соблазнительном… Он хотел откликнуться. Аллах милосердный, как хотел! Уверяя себя, что всего лишь хочет вспомнить вкус поцелуя, халиф склонил голову. Их дыхание смешалось, и он понял, что проиграл.

Он закрыл глаза и втянул в себя воздух, вступив в последнюю безнадежную битву с желанием подмять под себя Зульфию и ворваться в ее покорное тело. Брать ее, пока боль в душе не исчезнет. Именно это ему нужно сегодня. Покорная женщина.

Такая женщина, как Зульфия. Утешение ее плоти.

– Согрей меня, Зульфия, – хрипло прошептал он, прежде чем накрыть ее губы своими.

Не размыкая объятий, халиф опрокинул Зульфию на роскошную львиную шкуру. Она судорожно обхватила его руками, отдавая жар своего тела, мысленно умоляя разделить с ней бремя невероятной горечи и боли.

Он весь дрожал, этот неумолимый человек с ожесточившейся душой. Зульфия остро ощущала напряженность, сковавшую его тело, жаждущую вырваться на волю силу, видела быструю смену противоречивых желаний в его глазах. Лицо измученное, искаженное гримасой страдания.

Халиф приподнялся. Сильная ладонь скользнула ей под сорочку. Без единого слова он потянул вверх подол, открыв тончайшие шелка. Зульфия так и не поняла, как ему удалось одним махом стянуть одеяние вместе с туфлями. Еще мгновение – и он придавил ее к полу всей тяжестью тела. Губы снова завладели ее ртом в головокружительном поцелуе, опалившем, казалось, самую душу. Тело мгновенно ответило на жгучую ласку, загоревшись ответным огнем.

Гарун аль-Рашид услышал тихий стон, но в эту минуту был слеп и глух ко всему, одержимый стремлением удовлетворить собственную жажду, заглушить лишь свою боль.

Только один раз, пообещал он себе. Только однажды он забудется, поддастся волшебству этой женщины, магии ее нежности и красоты.

Халиф высвободил исстрадавшуюся, окаменевшую плоть и широко развел ее бедра. Зульфия невольно вздрогнула и застыла, почувствовав его нетерпеливое прикосновение. И когда он одним мощным выпадом погрузился в нее, утонув в раскаленных недрах, тихо охнула.

– Тебе больно? – с трудом проговорил халиф.

– Нет, – едва слышно солгала Зульфия и закусила губу, чтобы удержать пронзительный крик, пытаясь свыкнуться с внезапным вторжением горячего орудия страсти, пронзавшего, казалось, самое сердце.

И халиф, кажется, осознав жестокость своей атаки, замер и не двигался, пока тонкая грань между болью и наслаждением не стерлась и желание не сотрясло ее тело, пронзая сотнями тончайших молний.

Глаза его горели, как у голодного волка. Зульфия задыхалась, стремясь сама не зная к чему. Все в ней умоляло о завершении, свершении давно забытых грез. Закрыв глаза, она тихо прерывисто всхлипнула, стараясь еще больше открыться для него.

Халиф скрипнул зубами, из последних сил сдерживаясь, чтобы не наброситься на нее, не взять грубо, быстро, алчно. Стук сердца громом отдавался в ушах. Стоит ему забыться, и он никогда не отпустит ее. И когда охваченная страстью женщина беспомощно пробормотала что-то и забилась, достигла пика лихорадка, накатывавшая беспощадными волнами, поднимавшимися и опадавшими в такт их движениям, обволакивая и унося с собой.

Халиф тонул, опускаясь все глубже, теряясь в сладострастной бездне. Зарывшись руками в ее волосы, он смял податливые губы Зульфии беспощадным поцелуем, ловя ее тихие безумные стоны. Она на мгновение обмякла под властным напором ненасытного языка. Обезумев от нараставшего наслаждения, она извивалась, металась, выгибалась, царапала ему спину в стремлении достичь неизведанной выси, пока он не ощутил сладостные короткие тугие сжатия ее ножен вокруг нетерпеливой плоти.

И теперь уже ничто не могло его сдержать. Растеряв все мысли, забыв о клятвах, он продолжал врываться в нее, гонимый жестокой, неумолимой, мрачной потребностью. Наконец перед глазами вспыхнули огненные радуги, и халиф с тихим стоном отчаяния излился в нее. На какой-то кратчайший миг тьма была изгнана из души.

Потом, когда все было кончено, Зульфия прижала его к себе, не давая уйти, чувствуя, как трепет пробегает по его коже, как напряжены мышцы, ощущая бьющие в лицо короткие всплески дыхания.

И едва он попытался отстраниться, она сильнее стиснула руки, хотя чуть не стонала под его тяжестью, а между бедрами чувствовала тупую боль. Такую же, как в сердце.

Но вот халиф приподнялся, лег на спину и прикрыл глаза рукой.

– Это было непростительно, недостойно, немудро, – прохрипел он. – И, о Аллах, даю слово, больше такое не повторится.

О да, это было безумно. Но сейчас Гарун аль-Рашид чувствовал, что его боль утихла. Он словно прочитал посмертную молитву по своей любви. Теперь у него хватит сил навсегда закрыть свое сердце для желаний, а тело запереть в стенах дворца. Отныне ни одна женщина не возымеет над ним власти, ни одна женщина не поселится в его сердце. И пусть великий род халифов прервется, но его любовь, его Джамиля, останется женой последнего халифа.

И да будет так!

Поздним утром шел по улице пьяный от счастья Абу-ль-Хасан. Прекрасная Фатьма простила его и согласилась стать его женой. О, разве может быть у человека большее счастье!

Все в этот удивительный день казалось Абу-ль-Хасану необыкновенным. И пустынные улицы, и притихшие водоносы, и неяркое солнце, затянутое облачками. Повернув на улицу Утренних грез, юноша вновь задумался. Теперь предметом его размышлений стали приготовления к свадьбе.

Вскоре за поворотом покажется его дом. Высокий белый дувал, крашенная охрой калитка в стене. О, как же обрадуется матушка, узнав, что он исправил хоть часть своих ошибок, о как она будет счастлива…

Неожиданно радостные мысли юноши прервал какой-то неясный отблеск. Словно солнечный зайчик скользнул по глазам Абу-ль-Хасана.

Юноша присмотрелся и увидел в городской пыли какой-то странный медальон. Огромный, с ладонь мужчины, он сразу показался изделием неведомых далеких мастеров, но притягивал какой-то волшебной силой. Тонкие золотые проволочки сплетались вокруг кошачьих глаз, мордочка кошки была сложена из кусочков черного агата, а бирюза ошейника украшена продолговатым изображением Ока.

– О, какое чудо – произнес, присев, Абу-ль-Хасан. Обшлагом кафтана он бережно обтер изображение, и на миг ему показалось, что кошачьи глаза из сине-голубого камня коварно блеснули. – Какая дивная, нездешняя краса…

И Абу-ль-Хасан поднялся с колен, подняв необыкновенный медальон из серой городской пыли.

Но эта история не так поучительная, как история о том, как встретились и полюбили друг друга Нур-ад-Дин и Мариам.