Тут Гарун аль-Рашид вспомнил о глупом Абу-ль-Хасане. «И, если мальчишка справится, если сможет он судить и миловать, вести себя подобно халифу и править моими подданными, я оставлю все как есть! И тогда смогу наслаждаться прекраснейшей из женщин, назвав ее своей женой, став для нее мужем, опорой, защитой… Аллах всесильный, я уже мечтаю об этом! И о дюжине ребятишек с моим лицом и золотым характером Джамили!»

Халиф столь глубоко погрузился в эти сладостные мысли, что не почувствовал первых капель дождя, упавших на его лицо. И, если бы не вскрик девушки, он продолжал бы планировать свою счастливую жизнь до того самого дня, когда разлучит его с Джамилей Разрушительница всех грез.

– О Аллах, глупый иноземец! Мы сейчас промокнем до нитки!

Халиф рассмеялся и, схватив девушку за руку, потащил ее по знакомой улице. Там, в самом ее начале, и распахнул свои двери тот самый постоялый двор, что приютил иноземного купца Клавдия. О да, вовсе не зря было потрачено сегодняшнее утро! Ибо теперь купцу Клавдию, нет, халифу Гаруну аль-Рашиду, было где спрятать свою любимую от гнева всех стихий.

К счастью, им удалось почти не промокнуть. В тот самый миг, когда ливень обрушился на жаждущий влаги Багдад, купец и его милая и усердная провожатая уже устроились у жарко пылающего очага в личных покоях Клавдия. И, о чудо, сам хозяин постоялого двора принес в роскошные комнаты согретое со специями вино и огромный поднос яств.

Теплое вино сделало свое дело. Руки Джамили согрелись, губы порозовели, на щеки вернулся нежный румянец.

«Она самая прекрасная, самая желанная, самая удивительная на свете! – думал халиф, любуясь тем, как Джамиля болтала и грызла твердую, но сладкую грушу. – Как бы я хотел, чтобы она позволила мне поцеловать себя… О Аллах милосердный, я мечтаю о ней, но боюсь спугнуть ее, словно дикую серну! Как же мне быть?»

Точно в ответ на эти мысли халифа Джамиля отложила грушу и каким-то новым, оценивающим, невероятно страстным взглядом окинула Гаруна аль-Рашида. Он понял, что иной возможности может и не представиться и, склонившись, запечатлел на самых прекрасных устах в мире первый поцелуй.

Едва слышный вздох вырвался из груди девушки, но губы уже искали новых поцелуев. Джамиля в единый миг превратилась из пугливого зверька в страстную, жаждущую любви женщину.

– Я так долго ждала тебя, мой любимый, мой единственный, мой…

Но более она не смогла сказать ни единого слова – халиф наконец сумел поверить своему счастью и наслаждался теперь необыкновенными поцелуями – первыми, но жаждущими, пылкими, но невинными, обещающими и дарящими наслаждение.

Вскоре Гарун аль-Рашид понял, что не в силах более оставаться одетым, пусть даже и иноземцем. Не в силах более удерживаться и лишь едва касаться ее прекрасного тела через несколько слоев одежды. Он, осмелев, обнял плечи девушки и прижал ее к себе так, словно более не собирался разжимать этих объятий никогда.

– Я… Я хочу… хочу насладиться тобой, мой Клавдий… – едва слышно проговорила Джамиля. О, похоже, она сама удивлялась своим словам.

– Я мечтаю о тебе, моя греза…

– Я твоя… Я твоя… – проговорила Джамиля, чувствуя, как халиф осторожно снимает булавки с ее хиджаба, освобождая волосы.

Прикосновение же этих прекрасных кос стало для халифа настоящим ударом, подобным удару молнии. Ибо, только почувствовав их шелковистую тяжесть, понял Гарун аль-Рашид, что это вовсе не сон, что самая желанная девушка в мире принадлежит ему не в грезах, а наяву.

Он взглянул в лицо Джамиле и не мог не задохнуться от счастья. Но мудрый внутренний голос – о, какое счастье, что он менее подвержен страстям! – прошептал: «Не торопись, не торопи ее. Дай ей чуть привыкнуть к тебе… Представь, что сегодня ваша первая брачная ночь…»

– О прекраснейшая… великолепная! Остановись на миг… Не торопись…

– Я вся твоя, мой любимый… Говори, что мне делать, – я стану твоей ученицей.

– Да будет так. Тогда позволь мне снять с тебя одеяние… И позволь мне избавиться от своего платья…

Джамиля с закрытыми глазами позволила халифу снять с нее кафтан. Но стоило ему лишь коснуться ее нежной шеи, как глаза девушки раскрылись. Гарун аль-Рашид почувствовал головокружение и постарался найти успокоение в самых обыденных деяниях. Он сбросил кафтан и рубаху, сел и наклонился, чтобы расшнуровать сандалии.

И тут произошло истинное чудо – из статуи Джамиля прекратилась в живую женщину. Она поспешила к нему и склонилась над его ногами, чтобы помочь. Сняв с него сандалии, она залюбовалась его грациозными ступнями.

Ощутив на своей голове прикосновение его руки, она вздрогнула.

– Ты не должна снимать с меня сандалии, мой цветок!

Эти простые слова пробудили в Джамиле ту, что дремала долгих десять лет. О да, сейчас ее душа стала душой Та-Исет, жаждущей, живой. И это преображение не мог не заметить Гарун аль-Рашид. Ему показалось, что совсем новая, сильная девушка глянула сейчас на него из-под черных густых ресниц.

– Но я хочу этого! – возразила она. – Это же мелочь… Но ты сможешь почувствовать, как же сильно я люблю тебя.

Он протянул руку, взял ее за подбородок и приподнял ее голову. Он долго и пристально смотрел в ее прекрасные, желанные глаза. Потом его губы слегка коснулись ее губ, распространяя по всему ее телу легкий трепет. Она в смущении опустила глаза и вдруг заметила, что на нем в этот момент остались только короткие кюлоты, такие, как носили многие франки. Джамиля, будто зачарованная, рассматривала мускулистые и стройные ноги своего возлюбленного, длинные, гладкие и загорелые. Он некоторое время наблюдал за ней, и ему стало весело. Он чувствовал, как ей хочется прикоснуться к нему. Но пока она еще боялась сделать это.

Он встал и привлек ее к себе. Его руки потянулись к сложному узлу, который был завязан на ее вышитом кушаке.

Несколько минут он возился с ним, но разгадка тайны этого узла ускользала от него. Он прошептал:

– Кто же, о Аллах, завязал этот узел?

Джамиля рассмеялась.

– Я, мой прекрасный.

– Коварная… Ах, вот как!

Он потянул шелковую ленту и снял ее. Теперь рубаха Джамили висела свободно. Он снял ее через голову девушки и бросил на огромный сундук в дальнем углу покоев. Миг – и туда же отправились его кюлоты, прежде чем Джамиля заметила, как он их снял. Она стояла, ошеломленная, а он опустился на колени и аккуратно снял ее башмачки с серебряными пряжками. И вновь Джамиля закрыла глаза – ибо халиф осторожно лишил ее последней защиты – тончайших шелковых шаровар.

Потом встал и осторожно развязал ленты, скреплявшие ее длинные косы. Протянув руку, он взял щетку, лежавшую на виду на стоявшем рядом столике, повернул Джамилю и стал медленно расчесывать ее волосы, уже освободившиеся от сложной и вычурной прически. Он восхищался их блеском и длиной – они доходили ей до бедер.

Он снова повернул ее лицом к себе и стоял, созерцая ее обнаженную красоту. Его уверенные действия удивили ее.

Она была потрясена, обнаружив, что стоит обнаженная перед мужчиной. Несколько долгих минут Джамиля оставалась неподвижной под его изучающим взглядом. Она не имела ни малейшего понятия о том, чего он ждал от нее – если он, конечно, вообще ждал чего-нибудь, кроме покорности.

– Чего ты хочешь от меня, мой господин? – немного испуганно прошептала Джамиля.

Выведенный из своего мечтательного состояния, халиф понял, как неловко она себя чувствует. Он нежно привлек ее к себе и обнял.

– Джамиля! – произнес он с нежностью, но его голос показался ей необычайно хриплым. – За свою жизнь я повидал немало красивых женщин, но никогда еще я не встречал женщины столь совершенной, столь безупречной, как ты, мой цветок!

– Значит, ты хочешь меня?

– Хочу тебя?! – произнес он, задыхаясь. – Да я мечтаю о тебе с того самого мига, как увидел, моя колдунья!

– Думаю, я тоже хочу тебя! – ответила она с нежностью. Он рассмеялся.

– Откуда же ты можешь знать, что хочешь меня, моя маленькая целомудренная красавица? Ведь я – единственный мужчина, который когда-либо прикасался к тебе! Но тебе это понравилось, Джамиля! О да, моя греза, тебе это понравилось! Только что, когда ты опустилась на колени, чтобы снять мои сандалии, ты испытывала желание прикоснуться ко мне.