– И что же было дальше?

– А дальше было самое страшное. Муж и Иблис Проклятый стали разом произносить заклинание… И тут я, обессилевшая, почувствовала, что сейчас стану чем-то иным. Из меня начала уходить жизнь, руки и ноги не слушались меня, а голос пропал. И наконец муж произнес, обращаясь ко мне: «Свершилось! Хусни, дочь учителя магов, я отдаю твою жизнь в обмен на силу, что дарует мне маг всех магов, Иблис Всесильный!»

Но тут в нашу опочивальню вбежал мой отец. Велики были его знания, если он смог вырвать из лап врага всего сущего мою душу. Но его колдовского умения не хватило, чтобы вернуть меня к жизни. И потому он сохранил меня в лампе, что стояла у окна опочивальни.

– Что же стало с твоим почтенным батюшкой?

– К счастью, ничего… Черный столб растаял в воздухе, как только Иблис почувствовал, что добыча ускользает. Инсар-маг упал, сраженный боевым заклятием, а отец смог уйти из проклятого дома и унести лампу, в которой теперь жила моя душа.

– И с тех пор ты жила в пещере?

– О нет, в пещеру Предзнаменования я попала позже. Когда-нибудь я расскажу тебе и об этом. Я должна поведать тебе о более важных вещах. Важных для тебя сейчас.

– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа!

– Знай же, что в тот миг, когда покидала я дом своего мужа, сумела я собрать в себе силы и прокляла Инсара-мага. Я предрекла ему долгую жизнь, полную скитаний в поисках всевластия, и обретение лишь одного кратчайшего мига обладания этим самым всевластием. Все остальное Инсар смог узнать и сам.

– А что важно в этом для меня?

– Ты, Аладдин, стал для Инсара человеком Предзнаменования. Твоими руками он смог поднять с земли камень, дарующий всевластие. Но ты поднял еще и светильник, и таким образом стал смертельным врагом Инсара – ведь он знает, чья душа спрятана в старой медной лампе.

Аладдин ухмыльнулся.

– Поверь, госпожа, я сумею спрятать светильник так, что его не найдет и сотня таких магов, как Инсар!

– Быть может, так и будет. Но помни – ты стал его смертельным врагом, преградой на пути к власти над миром, над всем сущим. Я слышала, какое проклятие стал творить Инсар, когда ты убегал по коридору Отражений. Если б не твои быстрые ноги… Помни, Аладдин, ты – враг сильнейшего из магов, и тебе надо не прятать лампу, а спасаться, бежать из великого города!

– О нет, прекрасная душа лампы! Я никуда не побегу. Не таков сын мастера Салаха, чтобы бегать от врагов!

Хусни залюбовалась Аладдином. Она видела пусть очень молодого, но сильного духом воина, не отступающего перед страшной опасностью.

«Быть может, и мне уготована иная участь? – подумала джинния. – Быть может, и для меня этот прекрасный юноша станет судьбой, человеком Предзнаменования? Но не сейчас, позднее…»

Джинния поднялась с кошмы. Вернее, так показалось Аладдину. Всего миг назад прекрасная женщина сидела у ручейка, и вот уже прозрачный сине-фиолетовый столб колеблется у горлышка лампы.

– Опасайся магрибинца, юный хозяин лампы! – услышал Аладдин голос Хусни, и столб втянулся в недра старого светильника.

Вместе с ним исчезло и очарование, что окутывало юношу, когда джинния была рядом.

«Что это со мной? – подумал Аладдин. – Неужели я могу увлечься колдуньей? Да, на миг мне показалось, что эта дымная женщина лучше всех дочерей человеческих, которых опекает Аллах милосердный и всемилостивый. Но она же джинния…»

Смятение лишь на миг воцарилось в душе Аладдина. Но вскоре взгляд его прояснился, разум очистился, и он вновь вспомнил ту черноволосую иноземную красавицу, что видел вчера вечером у полуденных ворот, близ лавок колдунов. И вновь поразился Аладдин тому, сколько событий вместили сутки, что миновали с того мига, как бабушка Зейнаб рассказала о черных следах колдуна, полных кладов. И еще одному поразился Аладдин – тому, как поумнел он за эти сутки.

Теперь он с усмешкой вспомнил и рассказ старухи, и то, как легко поверил в него.

«Недостойно взрослому юноше вести себя, как мальчишка! Ведь Рашид старше меня, Рашад – мой однолетка… В нашем возрасте отцы наши уже были мастерами в своем деле, а я даже не знаю, к чему больше склонна моя душа…»

Впервые слова упрека Аладдин обратил к себе, впервые признал, что сам виноват в том, что годится лишь в ученики, подмастерья кого-то, более умелого и решительного.

Но, произнеся эти слова, Аладдин тут же забыл, что отныне он – человек, ищущий свой путь. И снова мысли его, в который уж раз, вернулись ко вчерашнему вечеру и той красавице, что вместе со служанкой уходила по улице.

Вновь Аладдин пытался понять, кто эта девушка – дочь иноземного купца или, быть может, его жена… Вновь тешил он себя надеждой, что сможет увидеть ее на улицах великого Багдада, да хранит его Аллах на долгие годы!

– Аладдин, мальчик мой, почему ты встал так рано?

– Не спится, матушка. Я все думаю, как же мне теперь найти своего учителя…

– Да, твой отец мне рассказал, что на вас напали разбойники, и ты спасся чудом. Отец даже собирался сегодня с утра пойти к гулям-дари, чтобы предупредить его.

– Предупредить?

– Конечно! Раз за городской стеной бесчинствует банда разбойников, об этом надо обязательно предупредить тех, кто хранит покой нашей города!

– Понятно, матушка.

Аладдин кивнул. Лицо матери было озабоченным. И тут он вспомнил слова джиннии о том, что все женщины немного колдуньи.

«Неужели и моя матушка?.. Но я никогда не замечал, чтобы она ворожила. Хотя…»

И Аладдин вспомнил, как еще совсем крохой любовался матерью, легко порхающей у печи, ее стремительными движениями… Вот она хлопочет у тандыра, врытого в землю во дворе, не крюком, а руками вынимает оттуда ароматные лепешки. И нет ничего на свете вкуснее этих лепешек, хотя не раз отец приносил с базара лакомства и сласти разных стран.

– О чем ты задумался, малыш?

«Нет, моя матушка не может быть колдуньей…»

– Я думаю о женщинах.

Мать села на низкий резной табурет и с умилением посмотрела в лицо сына.

– Ты уже совсем вырос, Аладдин. А я-то, глупая, все считаю тебя своим малышом.

– Да, матушка. Но…

Фатима отряхнула с рук муку, встала и обняла Аладдина.

– Ты совсем большой, малыш, – проговорила она, уткнувшись лицом сыну в грудь.

– А ты по-прежнему красавица.

И в этот миг Фатима поняла, что сын вырос. И даже научился льстить женщине.

Хлопнула калитка. От этого, казалось, давно привычного звука, Аладдин вздрогнул. Мать посмотрела на сына недоуменно, но сказать ничего не успела. Раздался голос старшего из братьев Вали, Рашида.

– Мир дому сему! Мир и спокойствие вам, тетушка Фатима!

– Здравствуй и ты, Рашид. Лепешек с медом хочешь?

– Спасибо, тетушка Фатима. Я бы с удовольствием полакомился, но отец ждет меня у себя в лавке. И я только зашел за Аладдином. Ведь вы отпустите его со мной?

– Он уже совсем взрослый и волен сам решать, куда ему пойти…

Оба юноши с удивлением посмотрели на Фатиму. Она в душе поразилась тому, как легко дались ей эти слова. «Вырос мой мальчик», – подумала она с улыбкой.

– …Но я хотела бы попросить его пройти через ряды зеленщиков и набрать ароматных трав. Аладдин, ты же помнишь, как отец любит запеченное седло барашка. Купи зелени у старого Хасана. Не бойся того, что он одноглаз. Лучшей зелени, чем у него, нет на всем базаре, да хранит Аллах наш великий город!

– Слушаю и повинуюсь, матушка!

Аладдин поправил чалму, замотал в кушак пригоршню монет и вышел на улицу. Следом за ним вышел Рашид. Лицо его выражало высшую степень недоумения.

– Аллах милосердный, что с тобой сегодня такое, Аладдин? И что случилось с тетушкой Фатимой?

– А что случилось?

– Она обычно квохчет над тобой, как курица над крошечным цыпленочком. А сегодня – «он волен поступать…»

Аладдин подумал, что Рашиду долго придется объяснять, что именно произошло с ним за эту бесконечную ночь и такое же бесконечное утро, а вот история с разбойниками придется приятелю по вкусу.