– Прошу прощения за вторжение, – по тону Ирен было ясно, что извиняться она вовсе не собирается, – но я никак не могу удержаться, чтобы не поучаствовать в обсуждении сплетен, тем более, когда сама являюсь их объектом.

– Вы ошибаетесь, мадам… – заговорила взволнованная женщина со светло-каштановыми волосами. По голосу я признала в ней флейту.

– …Нортон, – закончила фразу женщина в зеленом. Это был фагот. Она осмотрела Ирен с ног до головы еще более пристально, чем недавно месье Ворт. Здесь ей нечем было поживиться: Ирен всегда носила самое изысканное белье. Нужно признать, что ее исподнее не уступало верхним платьям большинства женщин. Она никогда не позволила бы своей одежде поставить ее в неловкое положение.

– Вы оскорбили меня, – заявила Ирен женщине, стоящей перед зеркалом. – Только, пожалуйста, не называйте своих имен, чтобы мне было легче забыть про вас. Однако я должна исправить некоторые ваши ошибки относительно моей особы.

Женщина в амазонке повернулась, чтобы посмотреть на нас.

– Нам от вас ничего не нужно, в том числе исправлений ошибок, – бросила она. – Убирайтесь вон.

– Думаю, мы пока останемся, – спокойно ответила Ирен. В камерном ансамбле, что здесь собрался, ее богатый, глубокий и сильный голос звучал как виолончель.

Она принялась ходить взад-вперед, зловеще улыбаясь, словно волк, переодевшийся в бабушкино платье с рюшами. Я молча съежилась посреди комнаты.

– У вас есть определенные заблуждения на мой счет, – сказала моя подруга. – Я не против ваших нападок на мои умственные способности. Ум имеет самую большую силу в том случае, когда его недооценивают. Я ничего не имею против и ваших споров о моем таланте и моих внешних данных, они часто становятся предметом обсуждений. И лично я уже заметила все ваши недостатки, когда всех вас увидела.

Послышался вздох возмущения. Одна из дам, пухлая, как куропатка, с иссиня-черными волосами и бледной кожей, поднялась с дивана.

– Зачем мы слушаем эти оскорбления! – воскликнула она.

Остальные женщины заволновались, зашевелились, даже те, кто был не одет. Похоже, готовился массовый побег.

– Я кардинально отличаюсь от вас, – изрекла Ирен. – Вы должны признать это. Я настаиваю.

– И кто же нас заставит это признать? – поинтересовалась женщина, которая стояла перед зеркалом. В своей строгой амазонке она казалась очень грозной. Я отступила и спряталась за Ирен, когда женщина приблизилась к нам.

Около двери стоял маленький хрупкий столик в стиле Людовика Пятнадцатого. Ирен схватила с него какой-то предмет – сначала мне показалось, что это зонтик, – и крепко сжала в руке.

Дамы стали подниматься с дивана.

– Сядьте! – приказала им Ирен, направив длинный предмет в их сторону.

Теперь я видела, что это хлыст для верховой езды, украшенный клетчатой зеленой лентой, – как будто шею бульдога обвязали тонким кисейным бантом.

Пять женщин послушно попятились назад, зашелестев платьями. Но та, что стояла напротив зеркала, сделала шаг в нашу сторону.

Раздался громкий щелчок. Хлыст молнией рассек накаленную атмосферу маленькой гардеробной. Он изогнулся, как гибкий змеиный хвост, и рыжеволосая дама отпрянула назад, к зеркалу.

– Вернитесь туда, где были. Там и можете стоять, – разрешила Ирен. – Но двигаться я вам не позволяю.

– Мадам, это просто невыносимо! – послышался возмущенный голос флейты с дивана.

– Не сомневаюсь, однако для меня это истинное удовольствие, уверяю вас, – сказала моя подруга, прохаживаясь по комнате и похлопывая хлыстом по ладони.

Одна из сидящих женщин захныкала – этих дамочек оказалось несложно напугать. Ирен же чувствовала себя как рыба в воде: она обожала публику. Она готова была выступать перед кем угодно, даже – или в особенности – перед теми, кто не желал видеть ее спектакль.

– Я должна признать, что мои голос, ум и внешность – легкая мишень, – подвела она итог. – Что еще остается делать праздным людям? Только вести пересуды о других, – язвительно пояснила она. – Но вы нанесли оскорбление моей семье, моему честнейшему мужу, простому английскому адвокату, пусть и привлекательной наружности. Как же сильно вы ошибаетесь!

– Неужели? – желчно поинтересовалась дама у зеркала. – Месье Нортон уже заслужил парик судьи?

Ирен остановилась и мило улыбнулась:

– Вы ошибаетесь в том, что считаете его недостойной партией. Вы, дамы, страдаете близорукостью. Я же смотрю далеко вперед. У меня действительно мало украшений, только те, на которые я заработала сама или которые мне подарили люди, благодарные за работу моего слабого, по вашим словам, ума. Это дает мне бесценное преимущество. Конечно, вы с вашей одержимостью иметь все и сразу, вряд ли разглядите его. Возможно, мои жалкие побрякушки скромны и их немного. Но ни один из моих сапфиров не замаран воспоминаниями о глупостях и унижениях, которые пришлось пережить, чтобы заполучить его. И мне не приходилось в скуке изучать потолок, чтобы получить один за одним бриллианты на ожерелье. Ни для одного из моих рубинов не была ценой потеря самоуважения и чести.

Женщины, потупясь, молча слушали монолог Ирен.

– А что касается моего скромного брака, – продолжала она, – то меня необыкновенно утешает вид мужей и любовников таких дам, как вы. Их внешние данные не идут ни в какое сравнение с моим мужем, как вы сами изволили заметить. Мне никогда не придется обнимать самовлюбленного графа, толстого, как будуарный пуфик, или пресмыкаться перед промышленным магнатом ради нескольких дорогих побрякушек. Мне никогда не придется пялиться в потолок. По правде говоря, я выбрала лучшую участь, потому и стала предметом столь яркого интереса в вашем кружке сплетниц. Я ни на что не претендую. Именно это вас и оскорбляет. И вы совершенно правы. Для вас я опасная женщина.

Ответом ей по-прежнему было молчание.

– А теперь, – Ирен торжественно подвела свою речь к концу, взмахнув хлыстом, как скипетром или волшебной палочкой, – вы можете возобновить свои ничтожные пересуды. Забавно было бы послушать, о чем вы станете говорить, когда я уйду. Я даже попрошу мисс Хаксли описать всю эту сцену. Возможно, я уделю вам главу в своих мемуарах.

Все женщины разом уставились на меня, сдвинув брови. Я еле дышала. Если бы не Ирен и ее хлыст, думаю, они разорвали бы меня на куски. Свидетелей никто не любит.

Когда мы вернулись в свою гардеробную, до нас доносились только шепот и шелест платьев.

Ирен сидела на краешке дивана в своей сорочке с оборками. Она выглядела, как наказанная школьница, которая готовится выслушать нравоучения. И совсем не была похожа на человека, который минуту назад сжимал в руках хлыст.

Я вся дрожала от нервного потрясения, а теперь еще и от праведного гнева.

– Ты устроила сцену! – выдавила я хриплым шепотом.

Моя подруга кивнула.

– Ты вышла к ним в нижнем белье!

Она ничего не ответила.

– Ты лишила себя возможности стать моделью для показов месье Ворта.

Ирен смиренно посмотрела на меня огромными янтарно-карими глазами и вздохнула:

– Наверное.

– И это все твоя вина, – продолжала наступать я.

– Знаю.

– Такие сплетни не стоят того, чтобы на них отвечали.

– Это правда.

– Ты ничего не приобрела, только потеряла.

– Я не спорю с тобой, Нелл.

– И что же?

– Ты о чем?

– Что ты собираешься теперь делать?

Ирен медленно поднялась с дивана. Вид у нее был подавленный. Она огляделась в поисках своего шелкового платья.

– Очень мудро! – воскликнула я. – Лучшее, что можно сделать, – это поехать домой и забыть обо всем, что произошло.

Однако Ирен направилась к вешалке с фиолетовым нарядом.

– Что ты задумала, Ирен?

Она сняла платье с крючка и бросила его на диван:

– Так ты поможешь мне надеть его, Нелл? Или мне позвать горничную?

– Неужели ты намерена продолжать все это безумие?

– Ну, раз уж я устроила сцену, то вполне могу устроить еще одну, только на этот раз оденусь получше. – Моя подруга скорчила гримасу. – Было бы невежливым уйти, не показав Вортам то, что они хотели. Думаю, тебе придется покрепче затянуть мой корсет, Нелл. С платьем «Либерти» я ношу его довольно свободно.