– Обычно женщины сюда не допускаются: здесь отдыхают мужчины, возвращаясь с охоты. Но сегодня комната нужна мне для дела. Я прошу прощения за запах табака.

– Не стоит извиняться, барон, – махнула рукой Ирен. – Мы даже можем внести свежую ноту в ваш старый табачный букет.

– Вы курите, мадам?

– Случается, я даже хожу на охоту, барон.

Казалось, Ротшильд был в тупике и не знал, что ответить. Он кивнул своим людям, и они распахнули перед нами двойные двери.

Мы вошли в огромную комнату. Газовые лампы мерцали, словно свечи в католической церкви во время службы; по периметру стояли обитые кожей диваны. Повсюду на стенах висели головы зверей – медведей, оленей, кабанов. Свет отражался в их коричневых стеклянных глазах.

Здесь присутствовало несколько поколений безвинно погибших несчастных животных. Они тяжело падали на землю, сраженные пулей охотника, а потом возрождались в виде страшных украшений для стен этого кабинета.

Это место мне совершенно не понравилось. Ирен и Годфри не проронили ни слова – верный знак того, что они тоже не в восторге.

– Ферьер – настоящий рай для охотников, – сказал барон, приняв наше молчание за немое восхищение. – Мы выезжаем только по воскресеньям, но зато как! Сотни куропаток, фазанов и зайцев, и все это за один-единственный день.

– В воскресенье Господь отдыхал! – выпалила я. – Может быть, созданные им существа тоже заслуживают отдыха в этот день?

Барон посмотрел на меня:

– Как я понимаю, вы верующая, мисс Хаксли, истинная христианка. Мы, евреи, не соблюдаем воскресенье.

– Сотворение мира описано в Ветхом Завете, – парировала я.

Барон широко улыбнулся:

– Вы совершенно правы. А еще там сказано, что человеку дано владычество над всякими тварями земными.

– Владычество, но не право убивать в таком количестве!

– Люди тоже умирают. Множество народу погибает в забытых Богом уголках земли, иногда совсем недалеко от нас.

– И среди них женщины и дети, – вставила Ирен.

Барон кивнул:

– Вы затронули тему, которая связана с вашим визитом ко мне.

– Смерть? – быстро спросил Годфри.

– Возможная смерть. Вероятная смерть. Пожалуйста, присядьте.

Мы огляделись: в этом бестиарии было трудно выбрать себе место. Годфри пожал плечами и опустился на стул из оленьих рогов, обтянутый красным бархатом. Он очень странно смотрелся здесь в своем строгом черно-белом костюме. Ирен устроилась в кресле, покрытом шкурой монгольского козла с длинным светлым ворсом. Бледный фон прекрасно оттенял ее темное платье. Я села на кожаный пуфик, решив не рассматривать его детально.

Барон подошел к массивному письменному столу из сучковатой древесины какого-то экзотического дерева.

– Я привык вести дела с мужчинами, – сказал он, обращаясь к Годфри.

– Как и все остальные, – саркастически заметила Ирен. – Потому-то мужчины и владеют миром.

Барон примирительно поднял руку. Его жест был настолько изящным, что я бы не удивилась, если бы из рукава показался кружевной манжет.

– Я знаю, что мадам испытывает отвращение к подобным традициям, – продолжил он, – и в вашем случае я это только приветствую. Однако американцы, вероятно, не понимают порядков Старого Света. Дом Ротшильдов основал один мужчина и пятеро его сыновей. И я горжусь тем, что Амшель Майер был моим дедом.

– У них с женой были дочери? – поинтересовалась Ирен.

Барон кивнул:

– Пятеро.

– Столько же, сколько и сыновей? А что произошло с дочерьми, когда пятеро сыновей стали управлять делами финансовой империи Ротшильдов?

– Они вышли замуж и родили детей.

– И только?

– Они хранили домашний очаг и растили сыновей. А те основали предприятия в Англии и во Франции, далеко за пределами того гетто во Франкфурте, где все началось. Они растили дочерей, чтобы те вышли замуж за сыновей Ротшильдов.

– Но ведь это слишком близкое родство для брака! – ляпнула я, не подумав.

– Двоюродные братья женились на двоюродных сестрах, – согласился барон. – Но потом в наш род влилась и другая кровь. Так или иначе, все Ротшильды доказали, что они отменные дельцы.

С этим я поспорить не могла. Ротшильды были королями европейского финансового мира. С ними могли тягаться лишь американские финансисты вроде Джея Гулда, слухи о котором достигали и Европы.

– Полагаю, вы пригласили нас сюда не для того, чтобы обсуждать родословную Ротшильдов, – заметил Годфри.

Лицо барона повеселело, и он громко рассмеялся:

– Нашу семью во всем мире считают могущественной и даже довольно страшной. Но, признаюсь, разговаривая с вами, я чувствую себя простаком. С американским пылом мадам Нортон, с английской прямотой и честностью мисс Хаксли и с вашим хладнокровием, месье, вы легко можете посрамить меня.

– Я адвокат, не банкир. Мне приходится быть хладнокровным, – ответил Годфри.

– Возможно, мы могли бы придать нашему разговору более веселый тон, – предложил барон, подмигнув. Он кивнул в сторону двери, и к нам подошел мужчина. Он выглядел так изысканно, что я и подумать не могла, будто перед нами простой лакей. В руках у него был серебряный поднос с тремя коробками различных табачных изделий. Он предложил их сначала Годфри, потом Ирен.

Годфри зажал между пальцами длинную тонкую сигару и решительно откинулся на спинку стула с довольным лицом. Лакей наклонился, чтобы зажечь сигару, а затем повернулся к Ирен, открыв серебряную шкатулку, украшенную эмалью. Ирен выбрала маленькую темную сигарету и достала из ридикюля свой перламутровый мундштук.

Лакей поднес к сигарете огонь, моя подруга затянулась и мастерски выпустила в воздух тонкую струйку дыма. Ротшильд недоверчиво поднял брови.

Слуга удалился, и я было забыла о нем, но он тут же появился снова все с тем же серебряным подносом, только в этот раз на нем стояла хрустальная ваза с конфетами.

Никогда раньше меня не обслуживали столь изящно и с такой заботой. Я взяла одну конфету в золотой обертке с розовым рисунком, развернула ее и с наслаждением положила в рот. И только тогда поняла, что теперь мне придется молчать. Конфету, в отличие от сигары, нельзя вынуть изо рта и вальяжно держать в руке во время беседы.

У начинки был медово-клубничный вкус.

Барон устроился в кресле с сигарой. Она была такой же длины, как сигара Годфри, но в два раза толще. Лакей поднес нам бокалы – как я предположила, с шампанским. Но когда я пригубила из своего бокала, то поняла, что в нем минеральная вода.

Осведомленность барона была поразительной. Казалось, что за учтивостью и внимательностью скрывается сам дьявол. И мне на секунду почудилось, что, когда он с улыбкой затягивается сигарой, дым клубами поднимается у него прямо из ушей.

– Что ж, вы отлично подготовились, барон, – сказала Ирен. Она рассматривала золотую змейку на мундштуке, а струйка дыма от ее сигареты, извиваясь, поднималась вверх, словно продолжение змеиного хвоста. – Вы многое узнали о нас, даже изучили наши привычки.

– Почему бы и нет? У Ротшильдов лучшие шпионы в Европе.

– Тут не поспоришь, – согласился Годфри. – И у ваших осведомителей явно есть дела поважнее, чем выяснять, что мисс Хаксли не курит и не пьет.

Барон поднялся, прошелся немного по комнате и сел на край письменного стола, положив ногу на ногу. В такой позе даже сам Оскар Уайльд казался бы Шалтаем-Болтаем. Однако барон явно чувствовал себя вполне комфортно.

– Сначала я собирался говорить только с вами, месье Нортон. Но потом из разных источников я узнал, что мадам Нортон не простит, если о ней забудут. – Барон поклонился Ирен. – И по правде говоря, она подходит для наших целей даже больше, чем вы, месье. Затем меня убедили в том, что необходимо и участие мадемуазель Хаксли. Хоть вы и не член семьи, но неотъемлемая часть всей троицы. И я пришел к выводу, что втроем вы гораздо сильнее, чем кто-либо из вас по отдельности.

– И в чем же наша сила? – язвительно спросила я, проглотив наконец остатки конфеты. – В том, чтобы шпионить за кем-то?