Утром 30 октября 1944 года Григорий Алексеевич прибыл в штаб 5-го штурмового корпуса, который находился рядом с аэродромом Дебрецен. Маршала встретил среднего роста, крепкого телосложения авиационный генерал с волевым лицом и коротко представился:

- Командир пятого штурмового авиационного корпуса генерал-майор авиации Каманин.

Вся страна знала этого храброго летчика еще со времен челюскинской эпопеи как одного из первых Героев Советского Союза. Многое о нем слышал и капитан Павленко, но увидеть его так близко довелось впервые. Петр долго не сводил с него глаз. Каманин заметил это, сделал шаг, протянул руку и поздоровался.

Несколько часов провел Г. А. Ворожейкин на аэродроме Дебрецен. Интересовался укомплектованностью корпуса летным и техническим составом, наличием моторов, запасных частей к самолетам, горючих и смазочных материалов, боеприпасов. Инженер корпуса подробно доложил маршалу о состоянии самолетного парка и о потребностях в авиационной технике. Оказалось, что машин в корпусе почти на двадцать процентов меньше [143] нормы, а летчиков и стрелков-радистов - на шестнадцать процентов, запасы горючего минимальные, подвоз же мелких осколочных бомб и противотанковых бомб задерживается на неопределенные сроки.

- С такими недостатками вам трудно будет участвовать в операции, - заметил маршал, - сегодня же обо всем доложу в Москву. Примем срочные меры, и все необходимое вы получите.

Не были забыты и такие важные вопросы, как обмен опытом среди лучших экипажей корпуса в нанесении снайперских ударов по малоразмерным объектам противника на поле боя, во взаимодействии штурмовиков с танками, артиллерией и пехотой, с конно-механизированными частями. В штабе корпуса зашла речь о лучших летчиках-штурмовиках подразделений и частей 5 шак. Ворожейкин спросил Каманина:

- А не смогли бы вы позвать сюда летчика самолета с хвостовым номером «восемь», который двадцать шестого октября между шестнадцатью и семнадцатью часами штурмовал вражескую артиллерию северо-западнее Уйфехерто?

Григорий Алексеевич легко вспоминал даты, названия населенных пунктов. Можно было позавидовать этой его способности.

- А что случилось? - забеспокоился Каманин. - Может, зацепил своих?

- Ничего подобного. Я хотел бы поговорить с этим летчиком.

Пока суд да дело, начальник штаба корпуса полковник Бенюк послал машину за летчиком.

Вскоре в комнату вошел среднего роста крепыш с загорелым волевым лицом, со шрамом на правой щеке. Одет он был в черный кожаный реглан.

- Товарищ маршал авиации! Гвардии красноармеец Николаев по вашему приказанию прибыл, - четко доложил летчик.

- Здравствуйте, товарищ Николаев! - поздоровался маршал и сказал: - Я не совсем понял ваше воинское звание.

- Красноармеец, - ответил Николаев.

- У нас в таком звании не летают.

- Он был майором, - ответил генерал Каманин. - Но его судили и разжаловали.

- За что вас судили? - спросил Ворожейкин. [144]

- За столкновение с вышестоящим товарищем, - ответил летчик.

- Непонятно, поясните.

- В общем, неприятная история, товарищ маршал авиации.

- Дело было так, - начал рассказывать летчик. - Осенью прошлого года при форсировании Днепра наша эскадрилья попала в очень тяжелое положение: сначала нас накрыл мощный зенитный огонь, затем атаковали истребители. Мы потеряли хороших боевых товарищей, с которыми начинали войну, и сильно переживали эту потерю. А вечером за ужином с горя я выпил лишнего. В это время, как на грех, в столовую вошел заместитель командира полка и устроил мне публичный разгон, называя меня растяпой, трусом, чужеспинником, зря носящим ордена, и тому подобное. Я не стерпел, потерял над собой контроль. Не помню, как допустил то, о чем после и сам сожалел. Так со мной случилась беда. Меня судили, сняли с эскадрильи, разжаловали и лишили всех правительственных наград.

- А много их у вас было? - спросил маршал.

- Много, - ответил за летчика генерал Каманин и начал перечислять: - Ордена Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны первой степени и медаль «За отвагу».

- И много вы летали в этом году? - вновь спросил Григорий Алексеевич.

- Все время летал. Мне дали возможность искупить вину в своей части, на глазах у товарищей.

- Хорошо, товарищ Николаев, - сказал Ворожейкин, - пойдите покурите и успокойтесь, а мы тем временем поговорим с вашими начальниками.

Летчик вышел. Григорий Алексеевич встал из-за стола, прошелся по комнате.

- Как считаете, Николай Петрович, этот летчик уже искупил свою вину? Или вы его до самого конца войны решили оставлять в красноармейцах? - спросил Ворожейкин, обращаясь к Каманину.

- Товарищ маршал! Николаев давным-давно искупил свою вину. Уже будучи красноармейцем, он награжден двумя орденами Красной Звезды, поскольку произвел очень много боевых вылетов, ходил на самые ответственные задания. [145]

- Так в чем же дело? - В голосе Ворожейкина послышалось недовольство. - Почему не ставите вопрос о реабилитации? Почему не восстанавливаете его в звании и должности? Он этого вполне заслуживает. Я сам видел, как он воюет. Это настоящий боевой летчик, многие у него поучиться могут. Пользуясь предоставленными мне правительством и Верховным Главнокомандующим правами, присваиваю летчику Николаеву воинское звание «майор» и назначаю его командиром первой эскадрильи штурмового авиационного полка, в котором он служит. Одновременно награждаю его орденом Красного Знамени и вхожу в ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о возвращении майору Николаеву всех боевых наград, которыми он был ранее награжден. - И - капитану Павленко: - Мои служебные бланки с вами?

- Так точно, - ответил Петр и положил чистый бланк на стол перед маршалом.

Ворожейкин стал писать ходатайство в Москву, Закончив, приказал вызвать Николаева, офицеров штаба корпуса в кабинет Каманина. Когда генералы и офицеры вошли, маршал авиации подозвал к себе Николаева и спокойно, твердо сказал:

- Товарищ майор! С этой минуты вы назначаетесь командиром первой эскадрильи вашего полка. Бейте без пощады гитлеровских захватчиков!

- Товарищ маршал! Ваше доверие оправдаю!

А когда представитель Ставки от имени Президиума Верховного Совета СССР вручил Николаеву орден Красного Знамени и по-отцовски обнял его, пожал ему руку, летчик дрогнувшим голосом произнес:

- Служу Советскому Союзу!

Долгое время майор Николаев стоял молча. Крупные слезы, как горох, падали из его черных глаз, прямо на воротник реглана. Не часто увидишь, как плачет мужественный, смелый человек, не знавший страха в бою.

В кабинете было тихо и торжественно. Боевые друзья радовались за сослуживца. Ворожейкин подозвал порученца и приказал немедленно отправить в Москву ходатайстве о возвращении майору Николаеву всех боевых наград.

- Надеюсь и уверен, все, что заслужили раньше, товарищ майор, будет вручено вам генералом Каманиным, [146] - сказал маршал. - Еще раз желаю действовать так, как двадцать шестого октября в районе Уйфехерто. Я видел вашу работу и очень доволен ею.

В столовой, где обедали офицеры, капитан Павленко подсел к майору Николаеву и от души поздравил с такими большими событиями в его жизни. Офицеры разговорились. Николаев рассказал обо всем. Год назад совершил ошибку, был судим, и генерал Каманин под свою личную ответственность доверил ему штурмовик Ил-2, потом трижды ходатайствовал о реабилитации, но документы возвращали назад. Бывший заместитель командира, с которым у Николаева произошло столкновение, служит в вышестоящем штабе. Он-то и не давал хода делу.

- А вот сегодня маршал авиации Ворожейкин прямо-таки воскресил меня, - волнуясь, сказал Николаев. - Век не забуду. А доверие его оправдаю. Можете быть уверены.

- Да, Валентин, - Петр позволил себе назвать так майора. - Доверие - великая сила. Может быть, я говорю банальные вещи, но говорю то, что чувствовал, видел и пережил сам. Хоть и лет мне не очень много, но воюю вторую войну. И у меня были всякие начальники. Одни доверяли полностью, другие с оглядкой, а третьи просто не доверяли. В самом начале этой войны был моим начальником майор Гужов. Он не только мне, но и никому не доверял серьезной работы, боялся, как он говорил, чтобы его «под монастырь не подвели». Силился все делать сам, работал за себя и за весь отдел. У нас, конечно, руки опускались. Естественно, и дела шли плохо. В конце концов Гужова понизили в должности.